Авиация и космонавтика 2006 08

Немаловажная деталь в условиях повышения физической нагрузки курсантов – питание: если полеты состоялись, то на ужин дополнительно к курсантской норме нам готовят так называемый "ворошиловский завтрак". Вероятно, он задумывался, как стартовый, но нам-то какая разница? Проблем пищеварения мы еще не знали.

Накануне 1 Мая в авиаполках училища начались первые самостоятельные вылеты.

Одним из первых в нашем звене к самостоятельному вылету был подготовлен Женя Смирнов. Этот среднего роста, серьезный и симпатичный тве- рянин с крепкой трудовой закалкой, приобретенной в работе слесарем-лекальщиком с 1942 по 1947 годы на Вагоностроительном заводе, к учебе относился очень ответственно. У его инструктора – старшего лейтенанта Малишевского и командира звена капитана Варгасова не было сомнений в готовности курсанта к этому важному событию, но право выпуска в первый самостоятельный полет было прерогативой руководящего летного состава (от заместителя командира эскадрильи и выше).

На следующий летный день Смирнову было запланировано выполнить три контрольных полета с заместителем командира аэ по летной подготовке капитаном Г. Все шло вроде бы нормально. Но после первой же посадки вместо того, чтобы рулить на линию предварительного старта для очередного взлета по заданию, их самолет неожиданно порулил на линию заправки.

Инструктор и командир звена быстро побежали к самолету. Когда мотор был выключен, а экипаж освобождался от привязных ремней, встревоженный командир звена поинтересовался причиной прекращения выполнения полетного задания. На него и Малишевского незамедлительно обрушилась гневная и сумбурная тирада взвинченного замкомэска: «Глаза бегают, глаза бегают! Неправильно смотрит, неправильно! Сначала нормально, вдруг зырк глазами вперед… Несколько раз так! Несколько раз! До самого приземления! Да вы не научили курсанта смотреть правильно и распределять внимание при выполнении посадки! Не готов он, не готов! Нельзя выпускать! Рано».

Так, вылезая из инструкторской (передней) кабины, до крайности раздраженный замкомэска выразил одновременно свои претензии к курсанту и к обучавшим его офицерам-летчикам.

Опустил голову инструктор-летчик. Но командир звена, напрягшись, как струна, сдержанно попросил уточнить детали: «Скажите, какие у Вас имеются основания думать, что курсант не научен правильно распределять внимание при выполнении посадки самолета, и утверждать, что у него "глаза бегают" до самого приземления? Кто, когда и как это установил?»

Курсант-матрос 1-го курса Ейского ВМАУ Евгений Смирнов. 1948

– Что тут думать? – запальчиво и резко ответил капитан Г., – Я сам следил за направлением его взгляда в этом полете!

Вспыхнуло от негодования лицо капитана Варгасова, и он возразил по- прежнему сдержанно, но твердо: «В таком случае мне не ясно, кто управлял самолетом в этом благополучно завершенном полете: курсант Смирнов, не наученный по Вашему утверждению инструктором-летчиком и мною правильному распределению внимания на посадке, или летчик, занимавший место в передней кабине и следивший не за высотой полета, а "прослеживал", куда смотрел курсант?»

Замер в удивлении курсант Смирнов, снимавший с плеч парашют тут же, у самолета, и оказазшийся невольным свидетелем этого разговора. А ведь капитан Варгасов уловил самую суть происходившего в воздухе. Спохватившийся замкомэска понял, что назревает крупный и невыгодный для него скандал. Осмотревшись и наткнувшись на несколько пар колючих глаз авиамехаников и курсантов эскадрильи, он, сбавив тон, пробормотал нечто невразумительное и отправился на доклад руководителю полетов.

Недавно мы (теперь уже с Евгением Васильевичем Смирновым) вспоминали тот случай, и вот что он рассказал: "Во время вполнения посадки в конце выравнивания самолета в поле моего зрения справа вверху неожиданно появилось лицо капитана Г., обращенное в мою сторону. До этого голову Малишевского или Варгасова во время выполнения посадок я привык видеть лишь со стороны затылочной части летного шлема. Вернее, даже не видеть, а, скорее, "принимать к сведению". От неожиданности направление моего "скользящего" взгляда на долю секунды качнулось в сторону инструкторской кабины и сразу же автоматически возвратилось в ставшее на посадке привычным направление. Замкомэска тут же в крик: "Глаза бегают, глаза бегают!" Летим дальше, а он продолжает кричать что-то еще. Стараюсь не обращать внимания, а он так и смотрит мне в лицо. Врезались в память сердитые глаза за стеклами очков и грозящий мне палец капитана, увиденные во время очередного невольного "зыркания" моего взгляда. "Эти глаза напротив" мешали привычному распределению внимания, но я продолжал сажать самолет, чутко реагировавший на мои действия рулями управления".

Остается позавидовать самообладанию Евгения в том полете и лучше понять его состояние и переживания в связи с происшедшим.

На следующий день командир 1 уап подполковник Виноградов перед посадкой в самолет сказал Смирнову: "Сынок, я знаю, что ты летаешь хорошо. Полет полностью твой. Делай все так, как научил тебя инструктор. Контролирующему не полагается полностью бросать управление, но мешать тебе я не буду. Лети со мной, будто с пассажиром".

Пока командир полка, по-стариковски и как-то совсем по-домашнему покряхтывая, с помощью механика самолета надевал парашют и поудобнее усаживался в инструкторской кабине, Евгений окончательно успокоился. Контрольный полет он выполнил без замечаний, пересел в специально подготовленный и традиционно опробованный в воздухе старшим лейтенантом Малишевским самолет с грузом в передней кабине (мешок с песком в чашке сиденья инструктора для сохранения центровки самолета в допустимых и привычных для курсанта пределах) и выполнил свой первый самостоятельный полет с оценкой "отлично".

Капитана Г. в этот летный день на старте не было видно (фамилию этого офицера я не называю с целью не огорчать потомков).

А выпускник Ейского авиаучилища лейтенант Евгений Смирнов осенью 1950 г. получил назначение в ВВС Черноморского Флота.

Лично мой вылет по кругу состоялся в самый разгар массовых самостоятельных вылетов курсантов. В целом, как и большинство вылетающих впервые, я копировал технику пилотирования инструктора. Поэтому при выполнении наиболее сложных элементов полета – взлета, расчета и посадки – ошибок не сделал. Но до сих пор не могу забыть ошибку, допущенную мною во время выполнения этапа полета на высоте 300 м от второго к третьему развороту, когда, добиваясь более точного соблюдения параллельности направления полета и линии посадочных знаков, упустил на какое-то время контроль за работой мотора. Вспомнил о нем лишь тогда, когда самолет подсказал мне, что с ним происходит что-то не так, ощутимым уменьшением небольшого кабрирующего момента, на который он (самолет) был, как полагалось, отрегулирован.