Георгий Бабат - Магнетрон

Начальство, то есть Муравейский, помешалось здесь уже не за стеклянной, а за свежевыструганной деревянной некрашеной, или, как он сам говорил, «нагольной», загородкой.

Открыв дверь, Веснин увидел Михаила Григорьевича на его знаменитом вращающемся кресле, перед дубовым письменным столом с бесчисленными инкрустациями, сделанными перочинным ножом, лезвием безопасной бритвы и тому подобным холодным оружием.

Воротник палевой шелковой рубашки Муравейского был расстегнут, как обычно, но рубашка уже не сияла такой свежестью, а повешенный на спинку кресла пиджак был запачкан мелом и синькой. Толченый мел лежал в бумажных пакетиках на столе и подоконнике, а синька была насыпана на газету, расстеленную прямо на полу.

На телефонном столике стояла электрическая плитка. На плитке в литровом сосуде из жаростойкого стекла кипел черный кофе.

Против Муравейского сидел длинноволосый белокурый очень молодой человек и, хмурясь, рисовал на многострадальном дубовом столе лошадок, убегающих от волка, который чем-то неуловимым напоминал Муравейского.

Михаил Григорьевич пожал руку Веснину и сказал:

— Знакомьтесь, Володя. Это мой верный сподвижник — художник Вася Светлицкий.

— Не верный и не сподвижник, — не поднимая головы, угрюмо отозвался Вася.

— Видели вы сегодняшнюю газету? — не обратив внимания на реплику Светлицкого, обратился Муравейский к Веснину. — Нет? Взгляните. — Он протянул газету с подчеркнутыми строками. — Я хотя и не пророк, но угадчик.

Веснин прочел, что академик Тельпугов выдвигает кандидатуру Студенецкого в Академию наук по Техническому отделению.

— Обратите внимание, Володя… его выдвигает не наркомат, не какое-либо учебное заведение или исследовательский институт, а какой-то зубр Тельпугов лично. Но я уверен, что он пройдет!

— Поживем — увидим, — ответил Веснин почти таким же мрачным тоном, каким за минуту до этого говорил Светлицкий. — Я к вам, Миша, по делу. Мне необходимо посеребрить партию трубок и баллонов.

— Обратитесь с этим делом к мастеру Лошакову.

Веснин рассмеялся:

— Право, у вас тут в цехе, как в царской канцелярии. Один чиновник посылает к другому, а дело ни с места.

— Это вполне понятно. Что от вашего заказа наш цех будет иметь? Выполнение плана? Нет. Прибыль? Нет..

Вася побледнел, как в свое время перед расторжением договора с директором магазина «Гастроном № 1» товарищем Сельдерихиным.

— Бросьте, Михаил Григорьевич, ломаться… Давайте, товарищ, ваши баллоны, я сам их посеребрю, — сказал Вася.

Он взял коробку с трубками и баллонами и вышел в цех. Когда инженеры остались одни, Муравейский прямо, открыто посмотрел на Веснина:

— Хотите осведомиться о здоровье? Не возражаю. Итак: времени здесь свободного остается больше, ответственности— меньше, но… — Михаил Григорьевич пожал плечами, — но такова природа человека: все довольны своим умом, но никто не доволен своим положением, как сказал Карл Маркс.

Фанерная дверь перегородки задрожала от стука.

— Прошу, — произнес Муравейский, скрестив на груди свои смуглые мускулистые руки.

Петли завизжали, дверь отворилась, и к столу, тяжело ступая подшитыми резиной валенками, подошел старик Лошаков.

Его нос и седые усы были подобны трезубцу, угрожающе нависшему над плотно сомкнутыми устами.

Не произнеся ни звука, Лошаков опустил на стол две полые алюминиевые баранки: одну — величиной с большую сковородку, другую — с тарелку.

— Благодарю вас, — сказал Муравейский. — Экраны для вихревых токов выполнены высокохудожественно.

Старик повел бровями, в груди у него захрипело, как в старых часах перед боем, но он сдержался и вышел, ничего не сказав. Зато дверь за ним захлопнулась с такой силой, что перегородка пошатнулась, да так и осталась в наклонном положении, наподобие знаменитой Пизанской башни.

— Очевидно, дед потрясен новизной и смелостью идеи, — сказал Веснин. — До сих пор в науке и технике ничего не было известно о циркуляции вихревых токов в пирогах и рулетах.

— О-о-о, — изумился Муравейский, — никак не мог предполагать, что вам уже известна конструкция печки «Чудо»! Это последняя московская модель. В Ленинграде таких еще не производили.

— А почему нет ручек? Как же крышку снимать?

— Ручки придется приклепать дома, — вздохнул Муравейский. — И отверстия для выхода горячих паров придется дома сверлить. Здесь это неудобно — все-таки, сами понимаете, индивидуальный заказ. Но что поделаешь? Мама так давно мечтала о печке «Чудо», что я решил наконец сделать ей этот подарок. Хвост собаке надо рубить с одного удара. Поэтому я заказал сразу две печки — маленькую и большую. Теперь мама будет удовлетворена. Она меня допекла с этими печками.

— Вы, Миша, на редкость нежный сын, чтобы не сказать больше.

— Разрешаю, говорите. Лучше камень брошенный, чем камень за пазухой. Могу вам даже помочь в отыскании темы для обличительной речи: печки предназначены отнюдь не моей маме, а маме одной очаровательной девушки — студентки мединститута, в которую я намерен серьезно влюбиться.

Муравейский взял обе печки и сунул их в свой оранжевый портфель, куда свободно могли бы еще влезть два небольших сервиза.

На столе между пакетами с краской Веснин увидел сверток, упакованный в целлофан, сквозь который просвечивало нечто нежно-розовое.

Муравейский развернул целлофан и протянул Веснину сочный, свежий кусок колбасы:

— Попробуйте, Володя.

— Спасибо, я обедал.

— Вы думаете — это колбаса? Не отказывайтесь, это не колбаса, а порода. Золотоносная. Я создал машину, а люди промывают из этой руды золотой песок.

— Значит, вы теперь стали старателем?

— Нет, я только скромный изобретатель. Старателем работает некий Стефан Старков, старший товаровед, то есть официально он числится товароведом «Гастронома № 1», но на самом деле это утонченная музыкальная натура. Он моет золотоносную руду. Я же довольствуюсь крохами с барского стола. Я не жаден.

— Знаете, Миша, хотя я очень любопытен, но в данном случае я хотел бы остаться в неведении относительно способа, каким вы превращаете H 2O в Au. Не раскрывайте мне секрета этой алхимической реакции. Мне кажется, что суть ее была изложена в одном старинном стихотворении:

Цыганские глаза Муравейского загорелись, зубы сверкнули в улыбке:

— Эх, Володя! Кто не рискует — в тюрьме не сидит! Из двух благ мы по руководству разума будем следовать большему, а из двух зол — меньшему, как сказал Бенедикт Спиноза. Не оплакивайте меня заранее, Владимир Сергеевич. Не исключена возможность, что я еще нырну в науку, вынырну и выплыву. И, возможно, мы с вами встретимся на фронте науки, на самых передовых ее постах. Но со мной это случится не раньше, чем за науку станут соответственно платить. В двадцатых годах, в период становления нашего государства, высококвалифицированных, убеленных сединами жрецов этой самой науки едва-едва кормили. И кто мог — рванулся в практическую деятельность: в тресты, правления, главки, издательства. Но на сегодняшний день в научные кормушки подбрасывают сенца. Чтобы не было давки, устроили барьеры, ввели ученые степени. И вот мы видим: начальник отдела технического контроля нашего завода пишет диссертацию, бывший технический директор товарищ Студенецкий руководит уже не заводом, а научно-исследовательским институтом — ГЭРИ. Возможно, придет время — науку начнут еще усиленнее питать. Тогда-то вы и меня увидите в числе ее самых преданных жрецов. Ибо я рожден для административной деятельности. Но пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно погружен.