История авиации 2003 04

Бомбардировщик СБ, на котором пришлось поначалу воевать, оставил у Тимофея Пантелеевича только отвратительные воспоминания: «Знаешь, в училище казалось — нет самолета красивее и лучше СБ, а сейчас даже слышать про него не могу. Абсолютно устаревшая машина. Горел СБ страшно. Баки были без протектирования». К тому же «он был дубовым», то есть излишне устойчивым и неповоротливым в воздухе, выполнение энергичных маневров было затруднено, «противоистребительный маневр на СБ — дело нереальное». Летали с 600 кг бомбовой нагрузки и, несмотря на то, что по ТТХ для нашей модификации предельная скорость составляла свыше 400 км/ч, реально на этот режим никогда не выходили, так как машина вся начинала трястись, «кажется вот-вот и развалится», поэтому летали примерно на 320 км/ч. Оборонительное вооружение СБ было откровенно слабое — «…только ШКАСы — такая зараза! Немцы нас "долбить" начинали с метров 800, пристроится в хвост и пошел… А у ШКАСа предельная прицельная дальность в воздушном бою — 400 метров». К тому же, как правило, летали без истребительного прикрытия, Тимофей Пантелеевич вспоминал, что лишь два-три раза на предполётном инструктаже сообщали, что будет прикрытие из И-16, один раз, вроде бы, их сопровождали даже «Харрикейны».

Пе было истребительного прикрытия и в одиннадцатом вылете, когда Пунева сбили. Постороннему человеку трудно описать состояние сбитого летчика, лучше пусть об этом расскажет он сам: «Вылетели девяткой. Истребительного прикрытия не было. Отбомбились, и на обратном пути немцы нас догнали. Высота у нас была около пяти тысяч. Сколько их было? А черт их знает! Я понял, что по мне стреляют, только тогда, когда снаряды стали рваться, да резкая боль в левой ноге. Я никаких истребителей не видел. Совершенно внезапная атака. Загорелся левый двигатель. Вывалился из строя. Надо бы прыгать, потому что баки рвануть могут запросто, а я-то не знаю, где я! То ли над нашей территорией, то ли над занятой, но в плен прыгать — это не для меня. Вот такой "гордый сокол"! Смотрю: скорость — 190, машина горит, надо домой, а где он дом-то? Пока не перегорели противопожарные перегородки, я крепился и летел. Пламя было от набегающего потока таким сильным, что аж гевело! А как перегородки прогорели, где-то на высоте 3500 м, я из кабины и выпрыгнул. Выпрыгнул с таким расчетом, чтобы парашют раскрыть у самой земли, боялся, что немецкие истребители меня в воздухе расстреляют. Приземлился у наших, правда, в ноге дыра, бедро разворотило».

Опасения быть расстрелянным на парашюте в воздухе у Пунёва были самые основательные: «Это в 41-м бывало, что немцы наших сбитых летчиков с воинскими почестями хоронили, это мне тогда воевавшие ребята рассказывали. Когда по 50 км в день наступаешь, то впору противнику орать: "Эй! Остановись! Дай передохнуть!" Тогда можно и в благородство с рыцарством поиграть, а к концу 42-го немцы поняли, что "вляпались" капитально, и всё их игры в благородство кончились».

Поскольку связь между членами экипажа СБ осуществлялась пневмопочтой, то о судьбе остальных двух членов экипажа Тимофею Пантелеевичу ничего не известно: «Была связь, мать ее! Пневмопочта. Такая алюминиевая трубка шла вдоль фюзеляжа, связывала кабины. Пишешь записку, в "патрончик" ее и в трубу, либо к штурману, либо к радисту. Специальной "гармошкой" несколько паз "чухнул" и все… "На деревню дедушке. Константину Макарычу". Дурость несусветная! Я как это вспоминаю…! Бред! Не к войне готовились, а…! Чкалов, Громов летали, всей страной напрягались, но так это ж для агитплакатов, а если взять реалии, состояние страшное». При заходе на цель штурман пользовался световой сигнализацией: «У меня на приборном щитке три лампочки были. "Красная — влево, зеленая — вправо, белая — прямо". Их штурман из своей кабины зажигал. Ерунда и дрянь. А вообще я бомбил «по-ведущему». Он люки открыл — я открыл, у него бомбы «пошли» — я тоже начинал сьтать. Если он промахнулся, то и остальные тоже "в молоко", ну а если он точно всё рассчитал, то "будьте здоровы"».

Тимофею Пантелеевичу повезло, он приземлился на нашей территории, к тому же недалеко от госпиталя: «Пока сидел в кабине и когда летел к земле, никакого страха не было. Вообще, всё как не со мной происходило. При приземлении, то ли от боли, то ли от потери крови, я потерял сознание. Очнулся оттого, что кто-то меня тащит. За стропы ухватил и тащит по снегу. Тащит молча. Пытаюсь сообразить, наши или финны? "Ну, думаю, — если б тащили наши, то они догадались бы подвесную систему с меня снять". Значит финны. Пытаюсь нащупать пистолет. Нащупать нащупал, а взять его не могу, в воздухе с меня слетели перчатки, руки поморожены, пальцы не работают. Такая меня обида взяла, на свою беспомощность, что начал я материться. Самыми страшными словами. Вдруг слышу: "Очнулся! Миленький, живой! Я тебя тащу-тащу… " Девушка какая-то. Оказалось, что приземлился я в нескольких километрах от деревни, в которой стоял их госпиталь (она в нем работала и туда-то меня и тащила). Эта девчонка возвращалась в свою деревню и увидела, как я покинул самолет. Поскольку самолет был наш, она сразу побежала ко мне.

Вызвавший шок своим появлением в Испании осенью Зб-го, туполевский СБ к лету 41-го явно устарел. Причём не то что лидерство, но даже до современного уровня не дотягивали даже такие «продвинутые» модификации этого скоростного бомбардировщика как ММН или Ар-2.

Пе-2 — краса и гордость ВВС РККА накануне войны. Несмотря на ряд очевидных недостатков, по ряду показателей эта машина осталась непревзойдённой в своём классе в до самого конца Второй Мировой войны.

Ну вот, передохнули (а она меня долго волокла) и дальше уже было веселее. Повезло мне неправдоподобно. Повезло, что не взорвался в воздухе. Повезло, что не расстреляли немцы. При приземлении с раненой ногой не убился — тоже повезло. Повезло, что та девчонка нашла меня сразу. Повезло, что руки поморозил, поэтому девчонку, когда она меня "бессознательного" волокла, не застрелил. Застрелил бы — замерз, ведь передвигаться из-за ноги не мог. Ну и последнее — в деревне оказался госпиталь, в котором мне сразу прооперировали ногу и этим мне её сохранили, вот это везение — так везение! Я вообще, всю войну, очень везучий был».

Лечение проходило медленно. Плохо выходили осколки, от хромоты так и не удалось избавиться полностью: «Лежа в госпитале, я рвался на фронт, честное слово, не по дури. Скажу прямо, из госпиталя я вышел настоящим "зверем", зубами был готов немцев рвать. Я страшно боялся, что меня признают негодным, поскольку ногу мне разворотили капитально. Сколько не тренировался, от хромоты избавиться так и не смог. Откровенно хромал, и отработать походку так и не вышло. Я после войны эту ногу по новой оперировал и осколки у меня в ней до сих пор сидят. Но тогда ничего, комиссию прошел, признали годным».