Вальтер Шайдель - Великий уравнитель [litres]

Среди самых важных средств достижения такого равенства были высокое прогрессивное налогообложение, юнионизация и демократизация. Это подтверждают высказывания вроде тех, какие сделали шведские экономисты Йеспер Ройне и Даниель Вальденстрем в своем влиятельном исследовании эволюции верхних долей дохода за последнее столетие, о том, что

макропотрясения объясняют большую часть падения, но свою роль играет также сдвиг в политике и, возможно, всеобщий экономический сдвиг баланса между доходом с капитала и трудом [228].

В той степени, в какой сдвиги в политике и экономические перемены явились следствием мировых войн, их не следует рассматривать как отдельные факторы. Политические меры, приведшие к сокращению материального неравенства, в очень большой мере были результатом необходимости военного времени. Неважно, был ли результат намеренным или непреднамеренным, но в том, что он был всеохватывающим, сомневаться не приходится. Как в Британии, так и в других странах не остался незамеченным сделанный в годы войны призыв сэра Уильяма Бевериджа:

Любые предложения о будущем, по необходимости максимально основанные на опыте прошлого, не должны ограничиваться интересами отдельных слоев, возникших в результате такого опыта. Сейчас, когда война уничтожает границы любого рода, появилась возможность начать все с чистого листа. Революционный момент в истории – время для революций, а не поправок [229].

И хотя экономические перемены, несомненно, определялись различными сложными причинами, большинство из них коренятся в глобальной войне, сопровождающейся массовой мобилизацией. Возьмем для примера высказывание Питера Линдерта и Джеффри Уильямсона о фундаментальных изменениях рыночных факторов, которые имели место во время Великого выравнивания после 1910 года:

Это были не только военные и политические потрясения, но также замедление роста предложения рабочей силы, быстрое развитие образования, уменьшение технологического перекоса по отношению к менее развитой, менее рыночной мировой экономике, которая препятствовала трудоемкому импорту с берегов Америки и подавляла основанный на квалификации и капитале американский экспорт, а также сокращающийся финансовый сектор.

Три из последних пяти факторов были тесно связаны с военными и политическими потрясениями первой половины XX века: резкое прекращение иммиграции, провал в глобальной экономической интеграции и падающие относительные доходы в финансовом секторе – все это лучше объясняется, если воспринимать это как последствия и проявления потрясений, а не как самостоятельные факторы. Из двух оставшихся элементов распространение образования могло влиять на уменьшение неравенства постепенно, тогда как большинство доступных данных говорят о кратковременном сокращении надбавок за квалификацию и отдачи от образования как раз в период двух мировых войн.

Последний компонент, рост производительности в не требующих квалификации, трудоемких секторах американской экономики, не мог привести к наблюдаемым случаям резкого и значительного сокращения разных показателей неравенства, от верхних долей доходов и распределения доходов и зарплат до относительных зарплат в финансовом секторе и отдаче от образования. Более того, «Великая компрессия» была процессом, который шел во всем развитом мире и иногда за его пределами. Некоторые из затронутых войнами стран были источником, а другие – целью миграций; в некоторых экономиках финансовый сектор играл большую роль, чем в других; и доступ к образованию для жителей этих стран был разным. Единственное, что они имели общего, – это насильственные потрясения и их влияние на собственность в виде капитала, на фискальные, экономические и социальные политики и на глобальный обмен. С этой точки зрения жестокости войны и революции представляли собой не просто одну из многих выравнивающих сил, но скорее общую, всеохватывающую силу, определявшую политические, социальные и экономические перемены [230].

Не действовала как независимый фактор и идеология: если перераспределительные лозунги прогрессивных политических организаций послужили интеллектуальной и идеологической инфраструктурой, на которой строились военные и послевоенные меры, желание и способность правительств как финансировать, так и претворять в жизнь даже более смелые социальные реформы во многом объясняются насилием, на которое они пытались реагировать [231]. Массовое выравнивание было порождено массовым насилием – как и страхом массового насилия в еще большем размахе в будущем. На послевоенное расширение социального государства всеобщего благосостояния по обеим сторонам железного занавеса, возможно, повлияло соперничество между Западом и советским блоком. В частности, подъем неравенства в доходах в восемнадцати западных странах с 1960 по 2010 год сдерживала холодная война: при учете других факторов, таких как предельные налоговые ставки, плотность профсоюзов и глобализация, относительная военная мощь Советского Союза находилась в обратном и очень значимом отношении с верхними долями национального дохода. Похоже, советская угроза служила дисциплинирующим фактором по отношению к неравенству и содействовала социальной сплоченности. Это ограничение быстро исчезло с распадом Советского Союза в 1991 году. Спустя почти полстолетия после окончания последней мировой войны она наконец-то перестала казаться реалистичной перспективой [232].

В недавнем исследовании налогообложения и войны Кеннет Шив и Дэвид Стесевидж показали, насколько резкий контраст представляет собой современная война с массовой мобилизацией по сравнению с войнами прошлого. Пропорции военной мобилизации для тринадцати ведущих стран с конца Тридцатилетней войны показывают, что военная мощь усиливалась по мере роста населения, тогда как пропорция мобилизации оставалась довольно стабильной – в среднем 1 или 1,5 % всего населения в целом. Две мировые войны увеличили среднее значение за половину столетия с 1900 по 1950 год до 4–4,5 %, то есть более чем в три раза для предшествующего периода в 250 лет (рис. 6.1). Это хорошо согласуется с предположением о том, что современная война, сопровождающаяся массовой мобилизацией, стала одновременно и мощной, и редкой выравнивающей силой: как я показал в главе 3, в ее отсутствие на протяжении предыдущих столетий материальное неравенство с несколькими очевидными исключениями либо росло, либо удерживалось на стабильно высоком уровне [233].