Степан Жихарев - Записки современника

и талант Самойловых, мужа и жены, и Болиной, к сожалению, так рано оставившей сцену, 103 103 Болина вышла замуж за сослуживца моего Маркова. 1 много обязаны были его настойчивым наставлениям. Самойлова-певца он почти насильно заставлял, для усовершенствования сценического таланта, играть в комедиях и даже поручил ему роль Нового Стерна в своей комедии, которая, по непостижимому недоразумению касательно цели, с которою была написана, навлекла на него такую толпу врагов непримиримых.

А между тем этого образователя актрисы Семеновой вдруг обращают в жестокого ее притеснителя! Десятка два языков, лижущих с тарелок молодой актрисы, провозглашают князя Шаховского гонителем ее дарования! Он не назначает ей ролей, присвоенных ее амплуа; он дает превратное направление ее таланту; он учит ее умышленно неправильной декламации и заставляет понимать и произносить стихи в трагедии совершенно противно их смыслу, путает ее на репетициях в репликах, искажает пантомиму. . . Обвинения действуют в обществе, потому что обществу нельзя знать, что происходит в кабинете князя Шаховского (в котором во время прохождения им с Семеновой ролей, кроме Ив. Аф. Дмитревского, князя Г 103 103 Болина вышла замуж за сослуживца моего Маркова. 1 , редко Гнедича, реже Крылова и иногда меня, не бывало никого из посторонних), — и вот князь Шаховской признается гонителем таланта Семеновой, к спасению которого не находят другого средства, как поручить ее Гиедичу. Однако ж дело было просто и заключалось в том, что при поступлении на сцену Валберховой надобно было назначить и ей некоторые роли; но эти роли были именно те, которых Семенова никогда не играла; в удел Валберховой достались: Пальмира в «Магомете», Дидона и Софонизба Княжнина и несколько других, в которых стихи, без поправки князя Шаховского, переломали бы язык молодой актрисе. Считавшиеся же тогда лучшими роли Антигоны, Мойны, Ксении, Поликсены, Корделии, Аменаиды и проч., то есть все писанные языком человеческим, остались за Семеновою; и доказательством, до какой степени несправедливы были приверженцы Семеновой к Шаховскому, может служить то ревностное участие, которое принимал он в составлении ее бенефисов. В 1809 г., по неимению новой роли, в которой бы Семенова могла блеснуть своим дарованием, князь Шаховской предложил перевести для нее Вольтерову «Заиру»; и так как приближалось время ее бенефиса, а переводчика в виду не было, то он уговорил нас, обыкновенных своих собеседников, перевести трагедию по актам и кинуть жребий, кому какой акт достанется. Первый акт достался Полозову, второй Гнедичу, третий Лобанову, четвертый мне, а пятый принял он на себя. Трагедия была переведена, выучена и поставлена на сцену в течение шести недель. Этот знаменитый перевод Яковлев называл переводом семи Симеонов, но был рад роли Оросмана, бывшей торжеством Лекена, и, по вдохновен нию, прекрасно ее исполнил. Впоследствии для бенефисов Семеновой были переведены Лобановым «Ифигения» и «Федра».

Eh voilà comme on écrit l’histoire! 1и вот как люди подпадают незаслуженному нареканию!. . . Из этого можно заключить, что и в мое время были партии и существовало недоброжелательство. . .

Я сказал, что на долю Валберховой, в первое время ее вступления на сцену, досталось несколько ролей из прежних трагедий; 2но впоследствии, когда талант ее более развился, сочинители и переводчики стали назначать ей роли в своих трагедиях, что весьма было не по нраву Семеновой и ее приверженцам. Так, Грузинцев поручил Валберховой свою Электру, Висковатов — Зенобию, граф Потемкин — Гофолию, князь Шаховской — Идамию и Дебору и проч. К несчастью, большая часть этих ролей была не по средствам этой умной и прелестной актрисы. Так иногда и услуга бывает не в услугу, и князь Шаховской, со всем его знанием и опытностью, заблуждался насчет ее дарования: превосходная в ролях первых трагических любовниц и в комедиях, она была несколько слаба в ролях цариц и матерей, требовавших большей степени одушевления, сильнейшей груди и более могучего голоса.

Знаю, что кто говорит много, тот мало доказывает; но, воля ваша, нельзя иногда утерпеть, чтоб не обличить несправедливость, отягчающую память знакомого, достойного человека.

При сравнении игры Плавилыцикова с игрою Шушерина в сценах «Эдипа», сколько дозволяла мне память, я имел одно намерение: показать относительные достоинства наших великих артистов в трагедиях классических; о тех же ролях, которые с таким успехом занимали они в драмах и комедиях, потолкуем впоследствии. Пора теперь поговорить о человеке, который был одарен талантом исключительным и над памятью которого тяготеет более или менее несправедливость. Этот человек — Яковлев. Тридцать семь лет минуло с тех пор, как прах его покоится в земле, и сорок два года с того времени, когда, в припадке жестокой меланхолии, он покусился на жизнь свою и утратил большую часть своих способностей; а между тем рассуждают о нем, как о живом человеке. Кто ж из людей настоящего поколения видел, слышал и достаточно изучал Яковлева, чтоб получить право произнести определительный ему суд не по одной только наслышке и произвольным умозаключениям?

Нередко случалось и случается мне слышать от людей, не видавших Яковлева или видевших его в упадке его дарования, что он, хотя и имел природные способности, но не умел ими пользоваться и, сверх того, был гуляка и горлан. По мнению моему, не такими эпитетами надлежало бы чествовать память великого актера, славу русской сцены. Что ж это такое? Желание ли похвастать своими познаниями или умышленное уничижение величайшего таланта, какой когда-либо являлся на нашем театре и, может быть, — не боюсь вымолвить — на театрах целого света, для того, чтоб на развалинах репутации одного дарования воссоздать репутацию другого? Гуляка и горлан! Пусть так; но и Кин с Шериданом были люди невоздержные, и Тальма в первую эпоху свою был также горлан, 104 104 Смотри фельетоны знаменитого Жофруа и прекрасный разбор игры Тальмы в роли Ореста в Расиновой «Андромахе». а между тем англичане и французы справедливо гордятся ими, хотя в Англии и особенно во Франции было более талантов первоклассных, нежели у нас. Моча-лов-сын был также человек невоздержный, а о страсти к крепким напиткам современника его, актера Ширяева, 105 105 Я изумился, увидев в первый раз этого актера. Какой талант! какая дикция и какое чувство! Какое благородство и естественность! Он, помнится, был не более двух лет на сцене. . . так быстро промелькнувшего на московской сцене, одного из величайших талантов в драматических ролях благородных отцов и резонеров, нечего и упоминать, и, однако ж, никто не говорит о том — да и зачем говорить? Мы не имеем права входить в частную жизнь актера, следить за его поступками и разбирать их в н е театральной залы. Но если уж мы решились на такой подвиг, то будем разбирать его как человека, всего, стараясь указывать не на одни только его слабости и недостатки, без которых не родятся люди, но и на добрые его качества, которые также более или менее свойственны всем людям. Если мы, повторяю, решились принять на себя обязанность строгих судей и обличителей нравов, то будем и поступать как судьи и со всем беспристрастием вникнем в причины этих слабостей. Конечно, слабостей в человеке защищать нельзя; но принимать в уважение обстоятельства, породившие эти слабости, и некоторым образом извинять их — должно: этого требует не одна поверхностная снисходительность, но самая справедливость и человеколюбие. Еще простительно быть неосторожным в суждении о писателях, потому что они в своих творениях имеют сильных за себя защитников пред потомством; но есть ли другая защита актеру, который 40 лет назад исчез из глаз публики, кроме справедливых о нем отголосков его современников?