Степан Жихарев - Записки современника

В роли Танкреда Брянский подражал Яковлеву. Не знаю, почему Яковлев передал эту роль, одну из своих любимейших, молодому актеру, но помню, что дня за два до моего отъезда из Петербурга, 118 118 Это было накануне представления «Танкреда» 23 августа 1816 г., а я оставил Петербург 25 числа. приехав с ним проститься, я сказал ему, что завтра увижу его в последний раз в роли Танкреда. — «Увидишь Танкреда, да не меня, — отвечал мне Яковлев, — я передал роль Брянскому». — Я удивился. «И Пожарского передал, — продолжал он, — да скоро и все передам». — «А сам-то?. . Кажется пора перестать дурить». — «Дурить? Эх вы!». Он отвернулся и больше ни слова. Я не имел времени долго толковать с ним, будучи занят сборами к отъезду по службе, но на другой день приехал в театр видеть нового Танкреда* Публика собралась многочисленная; с нетерпением выслушал я два первые действия в ожидании третьего, и вот, наконец, любопытство мое удовлетворено: подымается занавес, и на сцену входит но-вый Танкред, без робости, медленным, но твердым шагом, обводит глазами сцену, кладет левую руку на плечо следовавшего за ним Альдамона, смотрите какою-то грустно приятною улыбкою на стены сиракузские и, наконец, тяжело вздохнув, произносит:

Для благородных душ сколь родина священна!

О, как душа моя в стенах сих восхищенна!

Театр поколебался от рукоплесканий. После этого выхода Брянский безнаказанно мог играть как хотел: публика заранее ему все простила, и сравнение с Яковлевым было позабыто. Разумеется* в сцене вызова он далеко отстал от Яковлева, потому что игра последнего в этой сцене превосходила все, что только вообразить себе можно, и Лафон, у которого роль Танкреда была торжеством, по благородному выражению Кондратьева, не годился ему в подметки. Однако ж Брянский исполнил ее прекрасно, и страстный пыл великодушного рыцаря заменил благородством и достоинством. Больше нельзя было и требовать от молодого актёра.

Говоря о таланте Брянского, нельзя не сказать несколько слов и о сценической его деятельности вообще. Эта деятельность с 1811 г. по день его кончины превосходит всякое понятие, какое можно себе представить о средствах артиста. Мне попался случайно репертуар его ролей, и я не знал, чему изумляться: числу ли этих ролей, или их разнообразию? Нельзя поверить, чтоб одйн человек мог вынести весь этот репертуар на плечах своих, какую бы обширную память ни имел он. Еще при жизни Яковлева часть его ролей перешла к Брянскому, а по смерти его он занял весь репертуар его амплуа и, сверх того, должен был создавать ролй в новых пьесах трагических, драматических и комических; но эюго мало: по вступлении в 1820 г. Каратыгина на сцену, он уступает ёму несколько ролей, что, казалось бы, должно было облегчить его—нет! Он занимает амплуа Шуше-рина и начинает тем, что для дебюта Каратыгина в «Фингале» обращается в Старна; в «Танкреде» играет Орбассана, в «Радамйсте» Фараемана и вслед затем является опять в своей роли Ярба и Арзаса в «Семирамиде»; то играет Отелло и Оросмана, то Пронского или Изборского; то предстает пред публикою наперсником Тераменом в «Федре», то Ломоносовым в водевиле, то старцем Леаром или Клердоном и опять Мольером или Езопом, читая на сцене лучшие басни Хемницера и Крылова. . . да это сущий Протей! И все это выполняет он, не имея более 32 лет отроду (род. в 1790 году)! Как же требовать совершенства от такого актера? Репертуары всех сценических знаменитостей мне известны: двадцать, много тридцать ролей 119 119 Рашель имеет их не более 25, а постоянный репертуар Тальмы составлен был с чем-то из 30. на целую жизнь и, к тому ж, таких ролей, которые обдумать за вас потрудились другие. Однако ж я помню, что в то время, когда я видел Брянского, он, если не во всех ролях был одинаково хорош, то и не одной из них не портил.

Брянский был одним из числа тех очень немногих людей, которые сохранили к князю Шаховскому должное уважение после увольнения его от театра и не забывали его попечений. Зато и автор «Полубарских затей», сколько мне известно, не переставал любить и ,всегда уважать Брянского. В бытность свою в Москве, в 1842 г., он часто бывал у меня 120 120 В это время жил он у общего нашего приятеля Л. К. Н., внука старого своего начальника, в подмосковном селе его. 1 Л. К. старался успокоить старого беспечного комика и помогал ему в делах его словом и делом» советами и деньгами. На советы друзей не оберешься, но на деньги ~ дело другое, и в этом отношении Л. К. составляет исключение из общего правила. и всегда с удовольствием вспоминал о Брянском. «Это человек, — говорил он, — дл^ которого труды мои не погибли!»,—и правду сказать, по обыкновенному своему увлечению и страсти к преподаванию уроков декламации, много трудов его погибло даром, потому что он иногда настойчиво хотел сделать таких людей актерами, которые рождены были быть полотерами; и вот тому пример: в один прекрасный день. . . нет, этот галлицизм здесь не у места, напротив, случай, о котором я рассказать хочу, происходил в один прескверный день февральской погоды в Петербурге: страшная метель бушевала по улицам, сырой снег валил хлопьями, и вьюга беспощадно свистела в щели неплотно вставленных окон нашей квартиры; в такую погоду я не решился идти в Коллегию. Напившись чаю, мы сидели с подругою князя у затопленной печки (каминов у нас не было) и болтали всякий вздор между тем как наш метроман углубился в какое-то сочинение. Вдруг докладывают, что некто г. Толстиков пришел с письмом от одного из братьев князя, живущего в Ярославской губернии; входит человек лет под пятьдесят, среднего роста, очень смуглый, очень неопрятный, небритый, посинелый от холода, в сером сюртучишке и, держа в одной руке дырявую шляпенку, другою подает князю письмо. Князь распечатывает и читает письмо, которым рекомендовался Толстиков, как отличнейший актер с огромным трагическим талантом, что он играл все первые роли в трагедиях и драмах с величайшим успехом на всех театрах губернских, преимущественно на ярославском, и что он во всех отношениях достоин быть принят в число придворных актеров, почему и отправляется к князю прежде для испытания, а потом, разумеется, для определения на петербургский театр. Когда дело шло о приобретении сюжета для театра, князь Шаховской размышлял недолго и, не обратив внимания на невзрачную наружность пришельца, вступил с ним в разговор. «Какие роли вы знаете?». — «Да всякие, ваше сиятельство; играем все, что под руку попадется, —отвечал актер настоящим ярославским наречием, — Димитрия Самозванца, Синава и Беверлея». —«Прочитайте же нам что-нибудь, если можете».— «Теперь не могу, ваше сиятельство: иззяб до смерти; пришел без шубы». — «Ну, так согрейтесь прежде». Толстиков поклонился. «Вот изволите видеть, ваше сиятельство, кабы водочки, так я бы может быть и скорее поотогрелся». — «Кажется, водки-то у нас нет (и никогда не бывало ни водки, ни вина), а не хотите ли чаю?». — «Чаем не занимаемся, ваше сиятельство». — «Ну, так придите завтра или послезавтра утром: я пройду с вами какую-нибудь роль, а там увидим». Едва Толстиков вышел, мы захохотали. «А чему обрадовались? смешон-то смешон: но кто знает, может быть, что-нибудь и путное выйдет: наружность обманчива». — «Да выговор-то не обманывает, князь». —«Выговор и перемениться может; впрочем, без испытания не узнаешь, на что этот человек способен. Не для трагедии, так, может быть, для комедии пригодится: Рожественский не лучше был».