Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

А может случиться наоборот. Жизнь заполняется слишком конкретными целями: поступить в институт, уклониться от распределения в сельскую местность, научиться зарабатывать много денег, программно, что ли, их зарабатывать; не потому, что их любишь, а потому, что будущее преуспевание, «дензнаки» становятся неким качественным мерилом, знаком мобильности и динамизма. Растущий человек под давлением взрослых начинает чувствовать себя в прагматизме конкретных целей как рыба в воде.

Он не знает еще, что конкретные цели очень часто кончаются — в них не хватает смысла. Книги в обоих случаях начинают обретать новое качество. В них больше не живут, в них спасаются, убегают от тех необходимостей и истин, на которых преждевременно сосредоточивают внимание. Книга-скафандр! Как страшно! А книга только развлечение, только отклонение от реала? Почитать, как поспать, как поваляться на диване? Еще страшнее!

До этого растущий человек читал про мушкетеров просто потому, что он в них играл. Его любовь к ним была полна бескорыстия.

Теперь он про них читает, чтобы не задохнуться или… чтобы отвлечься на полчасика от великих прагматических замыслов.

Взрослые (не все, но многие) любят литературных героев своего детства потому, что слишком уж любят себя. Они любят в себе давнее, возвышенное — лучшее из оставшегося. Они любят себя и в себе то, что так старательно (конечно же непреднамеренно) выкорчевывают в молодых во имя созидания их будущей судьбы. Они искренне хотят охранить юность во имя успешного завтра.

Откуда им ведомо, что такое успех и счастье? Их завтра — «сегодняшнее вчера», «пусть у нее, у него, у наших ненаглядных будет так, как должно быть».

А как должно быть?

Преждевременные, не пережитые истины — всегда неправда, всегда не истина: всего лишь кривые зеркала. Но заботливо подсовывающие их взрослые забывают при этом, что жизнь не «комната смеха», из нее не выскочишь, весело хохоча, швырнув в урну ненужный билетик. И потому далеко не каждый из нас, подрастая, отваживается замахнуться на мир кривых зеркал, прописных мещанских истин. Слишком легко пораниться.

Время — сложнейшая не только философская, но и психологическая категория. Время психологии — не простая длительность, это количество пережитого и происшедшего. С ним, как со стеклом, в обычной жизни следует обращаться с осторожностью. Метафора эта нуждается лишь в одной легкой поправке: бьется при этом не стекло — бьются человеческие судьбы.

Поймут ли это когда-нибудь взрослые?

Сколько ни топчись вокруг героев Дюма, не рассуждающая, слепая приверженность к ним сейчас, в конце XX века, — тайна. Время должно было бы расправиться с ними решительно и бесповоротно. Для раздраженного беспокойства Лешкиных родителей есть как раз будто бы все основания. Время, то, которое на часах, отсчитываемое бесстрастным секундомером, призывает как будто бы совсем к другому: другим играм, другому чтению, путешествиям воображения по другим, более конкретным и перспективным дорожкам.

Время, то, которое на часах, явственно теснит мушкетеров.

Деловитость, конкретность, запечатленность каждого события, часа, минуты, секунды — где уж тут им выжить, лихим, беспутным! Время завело свои досье на каждую утраченную секунду. «В поисках утраченного времени» — назвал свой многотомный роман-исследование Марсель Пруст. Заголовок, которому суждено было надолго стать метафорой.

На наших глазах она умирает.

В начале XX столетия утраченное время еще надо было искать. К концу его на утраченное время заведена отчетность, документ. Во всех нас, живущих на излете века, словно генетически запрограммирован секундомер.

Сотые доли секунды — мы знаем, что это такое, мы знаем, как они тратятся, на что уходят. Мы все их видим, не только исследователи в своих научных экспериментах. Мы наблюдаем их в быту, когда смотрим, например, спортивные состязания по телевизору. Сотые доли секунды — осязаемая реальность. Их нам замедляет, укрупняет, останавливает, как бабочку на лету, телекамера: «Смотрите не на то, как он-она закинули ногу, как наклонили туловище, как проплывают над планкой, нет! Смотрите, как он-она умеют гениально распоряжаться своим телом во времени, как точно, вплоть до тысячных долей секунды, им-ею все рассчитано. Смотрите, в чем залог победы, откуда дует ветер славы, чем звенит золото олимпийских медалей! Секрет — в овладении временем».

Мы смотрим и видим: камера не врет!

Новое качество времени диктуется атмосферой научно-технической революции, каждый день, каждый час несущей с собой новое.

Внутри нас у всех не только секундомеры. У нас у всех установка на беспрерывное получение нового, на постоянную смену впечатлений, которые приносит с собой научно-технический прогресс. Мы даже и не задумываемся уже, что испокон веков все не так было. Для нас это естественное психологическое состояние — ориентация на «точную новизну», на точное знание, на широчайший круг общения, на сопричастность всему, что происходит в мире.

Ориентация на точный, размеченный в определенном пространстве и времени — факт, свеженький как пирог, только что вынутый из духовки. Еще горячий. Точность и острота мышления, молниеносное принятие решений, веер противоборствующих друг другу выборов, угнетающее порой изобилие возможностей, — вот что сопровождает нас по жизни.

И так — каждый день.

Сел в автобус или в машину — через полчаса ты за городом, в лесу. В городе осень, слякоть, мерзость и грязь. В городе тошно, и хочется, если выпала свободная минута, скрючившись на диване, уютно полистать еженедельные газеты, посмотреть очередную многосерийную картину, потрепаться по телефону, что вот, мол, как все неудачно: осень, слякоть, мерзость и грязь.

А в лесу… как странно! В лесу — лес. Гомонят воробьи, сорока полетела предупреждать всех, всех, всех, что мы прибыли. По одну сторону тропинки проскакала белка с рыжим хвостом — не успела облинять, лентяйка; по другую — навстречу нам пушит серый зимний хвост белка-приспособленка и нагло сыплет нам на голову шелуху разгрызенных шишек.

Вечная, деятельная, своя, закрытая от нас, таинственная уже для нас жизнь. До чего медлительная! Экзотика для городского человека, вызывающая ненормальное умиление и приступы острой мимолетной сентиментальности.

До чего долог осенний день в лесу, до чего неприкаянность какая-то охватывает! И потому скорей обратно, к благам прогресса. И наконец — чувство облегчения, «вылазка на природу» с ее некоторыми неудобствами — «а если дождь пойдет, а если ноги промочим, а если заблудимся?» — уже позади. Уже можно принять горячий душ, щелкнуть колесиком телевизора — утихнуть в привычном уюте готовой информации — или жадно схватить трубку: не случилось ли чего в городе, в твоей микрогруппе, пока ты шлялся по лесам и разглядывал хвосты у белок. «Что тебе Гекуба», на кой черт тебе эти хвосты и воронье! Чем занимался Колька в это время, не удачнее ли он сорганизовал воскресенье — вот в чем вопрос.