Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

ЧТОБЫ ТАРАКАНЫ ПРОПАЛИ ВЗЯТЬ ИХ СТОЛЬКО СКОЛЬКО ЖИЛЬЦОВ В ДОМЕ И В ЛАПТЕ ПЕРЕВОЛОЧЬ ЧЕРЕЗ ПОРОГ И ДОРОГУ.

Аж холодные мурашки по спине пробежали.

— Раз прибор ни при чем, — говорю Сане, — то образцы тоже ни при чем. Мы их переосаждали, отмывали, чистили, сушили. Такого быть не может, потому что неоткуда такому взяться. Значит, куда-то еще какая-то дрянь попала.

— Куда, — спрашивает Саня, — могла она попасть? Откуда? Если прибор в порядке и образцы чистые.

Я хотел с досады выбросить образцы, но забыл.

За окном капало, капало. Голуби садились на подоконник, кляцкали коготками о жесть, урчали. Поле за деревней застыло, словно съежилось от холода, нахохлилось, как воробей зимой, чуть потемнело. Самые лыжи сейчас. Тепло. Можно в одной рубашке. А то и в майке. Если быстро идти, не замерзнешь.

Весной вечные истории. Авитаминоз, грипп, простуда. Ни спорт не помогает, ни закалка. Что бы там ни говорили,

ВЕСНУ НАДО ПЕРЕЖИТЬ.

Никуда от нее не денешься. Сначала вроде ничего: солнце, даже приподнятость какая-то. Но это у кого как. Ясный, например, не замечает прихода весны. Он живет исключительно внутренней жизнью. Для него что весна, что зима. Что день, что ночь. У него, как у Эль Греко, —

СВЕТ ВСЕГДА ИЗНУТРИ.

А другой наш сотрудник, Вася Полубугаев (имя у него очень уж удачное, очень соответствует он своему имени), тот — стоит потеплеть — весь обеденный перерыв проводит на улице. Видно, солнечные калории ему полезнее, чем продовольственные. Выйдет во двор, прислонится к стенке и щурится.

Уже в феврале ощущается тревога какая-то. Будто впереди все смутно и каждую весну кто-то решает, быть тебе или не быть. Словно каждый раз заново рождаешься, и еще неясно там, наверху, выживешь ли.

Саня Поздов говорит:

— Забери наконец вещества. Долго будут они место у меня занимать? Тебя не интересуют результаты?

Разумеется, я испытываю неловкость. Будто Саня Поздов виноват в чем-то. Он, можно сказать, навстречу пошел, вне очереди анализы сделал, результаты воспроизвел, термовесы АВТ-2 проверил — и он же в чем-то еще виноват.

— Что ты, что ты, — говорю. — Просто забыл, замотался.

Саня Поздов молчит. Видно, обиделся.

— Ведь правда, — говорю, — интересные результаты, а?

Пытаюсь восстановить нарушенный контакт. Еще не хватает поссориться из-за такой ерунды.

— Что особенно интересно, — говорю, — так это необычный характер кривых.

— А воспроизводимость? — начинает оттаивать Саня.

— Воспроизводимость поразительная! Как тебе удалось добиться такой воспроизводимости на термовесах АВТ-2?

— Я тут одно приспособленьице сделал, — потупившись, говорит Саня.

— Попытаемся разобраться. Если здесь что-то есть…

— То это мировое открытие, — смеется Саня.

Потом мы с ним вспоминали-вспоминали, не могли вспомнить, кто какие слова говорил, и говорил ли тогда Саня Поздов что-нибудь про

МИРОВОЕ ОТКРЫТИЕ.

Лично мне сдается, что говорил. Тогда или позже? Во всяком случае, не на Экспертном совете. Это точно. На Экспертном совете он бы такое не сказал. Саня Поздов понимает толк в политике, потому что он сам — член Экспертного совета.

А пока дело до Экспертного совета дойдет, много снега растает и воды утечет с территории нашего института. Еще больше воды утечет с того луга за деревней, который хорошо виден из окна лабораторной комнаты.

Снег к тому времени растает и луг зазеленеет, а я стану похож на Ясного, у которого свет всегда изнутри. Я буду светиться изнутри, как светлячок, ночничок, гнилушка.

Если бы кто раньше сказал, я бы не поверил. Я бы заметил, что расходящиеся в разные стороны кривые, похожие на тараканьи усы, никак не могут казаться нормальному человеку прекрасными. Но, видимо, в жизни каждого наступает момент, когда его уже нельзя считать вполне нормальным.

Раньше мне казалось прекрасным то, что кажется прекрасным всякому другому: футбол, кино, вино, телевизор, жена моя Леночка, секретарша Верочка, обеденный перерыв, день зарплаты, премии, поле за окном. А теперь — стыдно признаться — тараканьи усы. Скоро Леночка выгонит меня из дому. Уже теперь:

— Что есть у меня муж, что его нету.

МОЖЕТ, У ТЕБЯ ПОЯВИЛАСЬ ДРУГАЯ ЖЕНЩИНА?

Дождь за окном. А под окном зонтики. Розовые, оранжевые, голубые. Словно там, внизу, проходит колонна демонстрантов с большими бумажными цветами.

В лаборатории светло: мы включили лампы дневного света. Наши отношения с Ясным стали несколько натянутыми, потому что я тоже стал жить исключительно внутренней жизнью. Одинаково заряженные тела, как известно, отталкиваются. Чем больше заряд — тем сильнее отталкивание.

Иногда я спрашиваю себя: почему именно мне такое выпало? Тут, конечно, есть что-то необъяснимое. Когда Саня Поздов передал мне те перфоленты, я смотреть на них не хотел. Слишком сильно они меня раздражали. Необъяснимостью, должно быть. Они меня так раздражали, что я несколько раз порывался их уничтожить. Бывало, к столу подойду, перфоленты увижу, раздражусь, от стола отойду и постараюсь о них поскорее забыть.

Только забудусь, к столу за чем-нибудь подойду, тараканьи усы увижу — и хоть на стенку лезь. Вконец меня измучили те кривые: я от них глаз оторвать не мог. Как магнитом притягивали. Словно там, на столе, убийство произошло и лежал изуродованный труп, а я заставить себя не смотреть не мог. И уйти далеко не мог. А если уходил, так непременно возвращался.

Сяду на стул, глаза закрою, и тотчас те усы тараканьи из мерцания выплывают, подступают к самым глазам. Постоят — и в сторону. И снова наплывают издалека. Как в стереокино, когда в тебя, зрителя, на полной скорости врезается автомобиль. Раз врезается, два врезается — и каждый раз страшно. А главное — назойливо и на нервы действует.

Тьфу! Устал раздражаться. Сидел расслабленный за столом и назло себе разглядывал тараканьи усы. Голова гудела, точно по земле пустую бочку катили. Вспоминались какие-то глупые стишки, обрывки фраз, формул — примитивный, невообразимый вздор.

И словно бы я даже заснул. И увидел луг за деревней совсем зеленым, как если бы наступило лето. Я видел луг, ромашки, и мне казалось, будто я иду по этому лугу, трава шуршит, щекочет ладони. Ноги то проваливаются, то утыкаются в кочки, но идти легко.

Вот тут-то на меня и накатило. Как волна в шторм, если по неосторожности чуть дальше в воду зайти. Я оступился, упал, меня несколько раз перевернуло и бросило — почему-то в душистую траву лицом. И от запаха той травы я начал терять сознание. Земля уплывала, я чувствовал, как она прокручивается на своей оси. Инстинктивно хватался за жизнь, за край стола, но было поздно. Последнее, что слышал, — лязг металла о металл, — видимо, звук хирургического инструмента. Как будто лежал я теперь на операционном столе: мое сердце должны были удалить, чтобы вставить другое. То, которое может