Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

СВЕТИТЬ ИЗНУТРИ.

Очнулся на том же лугу или на том же поле — как сказать правильнее? — и по щеке моей полз усатый жук, лесной таракан. (Видимо, имеется и такой в природе, раз существует лесной клоп.) А над головой в мерцающей неопределенности разверзлось голубое небо.

Потом словно очнулся во второй раз.

Сидел, расслабленный, за своим рабочим столом. На улице шел дождь. В лаборатории горел дневной свет. Небо было налито свинцовой серостью, а поле за деревней лежало в голой, неприглядной своей черноте.

Так зародилась догадка, возникли предположения, смутные контуры того, что Саня Поздов с явным преувеличением, разумеется, назвал мировым открытием. Это было преддверием счастья. Или несчастья. С какой стороны посмотреть.

Постепенно становилось все более ясно, почему кривые расходятся в разные стороны. Почему топорщатся тараканьи усы, почему термовесы АВТ-2 показывают одни и те же, необъяснимые на основе всего известного результаты. Вполне верные результаты, несмотря на то что не за горами лето, когда весы действительно начинают барахлить.

Началась другая жизнь. К прежней жизни прибавился свет изнутри. Я все время чувствую, как он из меня истекает, и к этому состоянию надлежит привыкнуть.

Каждую минуту перед глазами или мысленным взором — как лучше сказать? — крутится этакая маленькая штучка — машинка, вечный двигатель, который работает на энергии

СВЕТА ИЗНУТРИ.

Машинка крутится, стрекочет, точно сельскохозяйственный самолетик-вертолетик, опрыскивающий поле твоего зрения. Только вместо полосы ядовитого дыма из нее, как из самописца весов АВТ-2, выползает лента с зашифрованными значками, к которым ты приглядываешься с неослабевающим вниманием, чтобы разглядеть, разобрать, разгадать их.

Опускаешь глаза, и машинка опускается. Смотришь вверх, и машинка на небе оказывается. Попробуй-ка разберись, что первично, что вторично. То ли свет изнутри питает машинку, то ли машинка генерирует свет изнутри.

Ты и твой вечный двигатель — одно целое. Пей, пой, люби, путешествуй — двойник повсюду будет с тобой: за столом, в театре, в постели, в солнце и в дождь. Когда машинка крутится вхолостую или вполсилы, ты испытываешь великую муку, великое изнурение и истощение, а когда — случайно почти — угадываешь очередной тайный знак, на тебя снисходит величайшая радость, которую не смогут отныне дать ни кино, ни вино, ни мужчина, ни женщина, ни пеший, ни конный.

По институту поползли слухи. Слухи разных видов, подвидов и классов. Поползли, побежали, поскакали, поплыли. Спрашивали у Сани Поздова, спрашивали у меня, у Ясного, потом разносили.

Четвероногие друзья, косолапые слухи дошли и до начальника нашего отдела Эдуарда Игоревича Бледнова. Эдуард Игоревич попросил меня представить ему служебную записку с изложением сути дела. Первопричины слухов, так сказать.

Я написал служебную записку и приложил к ней копию рисунка с расходящимися кривыми. И еще несколько рисунков с несколькими кривыми, полученными уже после тех, первых кривых.

Через несколько дней мне позвонила секретарша Верочка, попросила зайти. Общение с Верочкой — всегда праздник. Верочка — это

МАЛЕНЬКИЙ ОТДЕЛЬСКИЙ ПРАЗДНИК

в приемной Эдуарда Игоревича Бледнова. Верочка вернула мне мою служебную записку с улыбкой и подсунутой под скрепку бумажкой, на которой аккуратной рукой Эдуарда Игоревича было написано: «Прошу придерживаться терминологии в системе СФС. После исправлений прошу вернуть». Далее следовали число и подпись.

Я как-то совсем из виду упустил: написал служебную записку, используя устаревшую терминологию, тогда как в нашей структуре для деловой научно-технической переписки принята разработанная смежной организацией

НИИСТАНДАРТПРОЕКТ

универсальная система сольфасоль (сокращенно СФС).

Эта система долго не приживалась. Авторы ее, решив унифицировать терминологию, с которой дело обстояло не вполне благополучно, а также форму записи всей входящей и исходящей информации, предложили использовать семь нот от «до» до «си» в качестве

БАЗОВЫХ ЭЛЕМЕНТОВ

новой системы.

Преимущества такой системы могли, по мнению авторов, сделать ее конкурентоспособной в европейском и даже мировом масштабе.

Примерно такие же системы разрабатывались одновременно за рубежом. По существу, речь шла о создании искусственного языка деловых бумаг, директив, совещаний, приказов, решений, постановлений.

В течение нескольких лет авторы с помощью своих дивизионеров, миссионеров, пионеров, функционеров внедряли язык сольфасоль в практику, а потом система СФС была подана на межотраслевую премию наряду с другими научно-исследовательскими работами отрасли.

Когда комиссия рассматривала этот вопрос, большинство высказываний было в пользу системы СФС: она-де не банальна, проста, оригинальна, достаточно региональна и в то же время с учетом, мол, развития международного научно-технического сотрудничества вполне универсальна. Самое время, мол, дать ей первую премию.

Тут, говорят, слово взял академик Ризоположенский, который до тех пор молчал — только нижнюю губу жевал.

— О чем, — спросил академик Ризоположенский, — мы тут рассуждаем, товарищи? О какой такой системе сольфасоль? Таких, — сказал, — систем не счесть, не перечесть. И именно такая, — сказал, — система давным-давно известна, только называется она не сольфасоль, а сольресоль. Изобрел ее сто шестьдесят лет назад один француз.

И даже как будто фамилию того француза припомнил. Не то Сидр, не то Сюдр. А может быть, Федр. Все члены комиссии так и ахнули.

Академик сказал:

— Нечего глупостями заниматься, когда у нас с новыми научно-техническими разработками дела совсем не так хороши, как хотелось бы. Нам, товарищи, новых технических идей недостает, а не новых систем. Долго ли мы будем эсперантизмом, флоберизмом, бюрократизмом заниматься?

Рассказывали, что выступление академика прозвучало

КАК ГРОМ СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА.

Кто-то, правда, попытался выступить в том смысле, что-де мало ли там какие глупости какому-то французу сто шестьдесят лет назад в голову могли прийти, а тут, мол, разработка своя, ведомственная, на новой, так сказать, основе, для иных, разумеется, целей. Но академик Ризоположенский был неумолим. Еще молодой тогда Эдуард Игоревич Бледнов его поддержал. Надо сказать, что и академик Ризоположенский, который был оппонентом на защите диссертации у Эдуарда Игоревича, тоже его поддержал. В свое время.

Таким образом, премию работе не дали, а система укоренилась. С некоторыми изменениями и дополнениями, правда, но прижилась. Так что получилось совсем как с тем зерном, которое в самую грязь втоптали, а оно возьми да и прорасти.