Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Отзыв на заявку я, разумеется, организовал. Сам написал, отпечатал и дал подписать профессору Липышеву. Профессор спросил, знаком ли с заявкой Эдуард Игоревич.

— Конечно, знаком, — сказал я. — Он ведь соавтор.

— Мало ли что соавтор. Будто все соавторы свои соавторские произведения читают. — Профессор испытующе и недоверчиво посмотрел на меня и подписал отзыв, не заглянув в текст.

Тут я должен заметить, что система сольфасоль применительно к научной организации труда в нашей фирме предусматривает блочный характер структуры. Институт наш, наподобие современных приборов, состоит из блоков. Блок действует как одно целое. Если блок выходит из строя, его обычно заменяют целиком. Внутри блока оформление документации осуществляется с минимальной затратой времени. Отзывы на статьи, заявки, диссертации подписываются без всяких затруднений. Уверенность в той группе людей, чьи интересы ты представляешь, является

БАЗОВЫМ ЭЛЕМЕНТОМ,

обусловливающим безаварийную работу всей системы.

Все-таки меня задело, что профессор подписал отзыв, даже не заглянув в заявку, не поинтересовавшись. Как он мог? Не ожидал от меня результатов, достойных внимания?

Именно эти вопросы мучили меня тогда, потому что профессор Липышев много лет занимался проблемой, связанной с разрушением материалов, то есть очень близкой к предмету нашей заявки.

ПРОБЛЕМА РАЗРУШЕНИЯ И ПРОБЛЕМА ЗАЩИТЫ — ОДНА ПРОБЛЕМА.

Хотя со стороны может, пожалуй, показаться, что это антипроблемы. Со стороны мало о чем догадываешься.

Конечно, профессор Липышев столько всяких бумаг написал и подписал за свою жизнь, что бумаги способны вызывать у него только аллергию. Все это понятно. Да и время такое — сплошные бумажные ливни и эпидемии. Можно допустить, что Липышев мне просто поверил.

Ведь это очень хорошо, успокаивал я себя, когда человек верит человеку больше, чем бумаге. (Внутри одной структуры, одного блока, разумеется.) Но бумага обладает большей пробивной силой, чем человек. Подпись за подпись цепляется, подпись рождает подпись, и, если критическая масса наличествует, начинается цепная реакция. А что такое цепная реакция, что может она создать и что разрушить, объяснять не приходится.

Всякий вопрос, подобный моему, надо сначала

СТАВИТЬ,

потом

РЕШАТЬ.

Мало утрясти вопрос внутри блока. Каждый блок имеет в Экспертном совете несколько голосов, а остальными голосами следует заручиться. Для этого необходимо

ПРОВЕСТИ РАБОТУ.

На самотек такие дела пускать нельзя. Особенно если заявка носит принципиальный, престижный, приоритетный характер. Потому что

МОГУТ НЕ ПОНЯТЬ

или

ПОНЯТЬ НЕПРАВИЛЬНО.

Что значит «понимать правильно», лучше остальных знают те, кто в совершенстве владеет «ля» (терминология сольфасоль). На русский язык перевести понятие «ля» практически невозможно. Оно соответствует совокупности таких слов, как «торговля», «прикуп», «разъяснение», «истолкование», «лоцманское искусство» и так далее. Ни одно из этих слов, взятых в отдельности, значения «ля» не передает. Ни о какой торговле в буквальном смысле слова «речь» здесь не идет. «Ля» — специальный термин, идиома. Тот, кто вершит научно-техническую политику фирмы, в совершенстве владеет искусством «ля». Или профессией «ля».

В последние годы «ля» завоевывает новых адептов и поклонников с невиданной скоростью. Думая о «ля», вспоминаешь старую игру в цветы. «Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме

РОМАШКИ.

Ромашка: я. Садовник: что с тобой? Ромашка: влюблена. Садовник: в кого? Ромашка: в розу…» И так далее. Через несколько ходов выясняется, что ромашка уже влюблена в василек, а садовнику надоела ромашка. В этой игре не существует устойчивых привязанностей. Любит — не любит — снова любит — снова не любит. В зависимости от ситуации. От конъюнктуры. Любят того, кого надо, когда надо, полезно, удобно, выгодно, приятно любить. В этом-то и заключается одна из фундаментальных основ искусства «ля».

Луг за деревней цветет. Совсем недавно он был нежно-зеленым, едва оперившимся, и вот уже цветут одуванчики. Ярко-желтые на ярко-зеленом.

ТАК РИСУЮТ ДЕТИ.

Я тут как-то пробовал сынишку языку сольфасоль обучить, чтобы потом ему в жизни легче пришлось. Но ничего из этого не вышло. Другие пробовали — у них, говорят, тоже не получилось. Из этого можно сделать вывод, что

ДЕТИ К ЯЗЫКУ СОЛЬФАСОЛЬ НЕВОСПРИИМЧИВЫ.

Будто у них природный иммунитет. Вот ведь что странно: дети любят игры, тайны, шифры, и язык сольфасоль должен им нравиться. Но — не нравится, и педагогика тут бессильна. Мы с Васей Полубугаевым обсуждали эту проблему и успокоили себя тем, что ничего, мол,

ВЫРАСТУТ — НАУЧАТСЯ.

Сын мой на первом же занятии языком сольфасоль попросил:

— Знаешь, — попросил, — давай лучше кал я-мал ярисовать.

Стали мы с ним кал я-мал ярисовать, а получился луг за деревней в ту пору, когда на нем цветут одуванчики.

Я смотрю из окна лаборатории на эту желто-зеленую первозданность, которая возникает из ничего каждый год вот уже сотни, тысячи, миллионы лет. Возникает, погибает, вновь рождается. Я спрашиваю себя: хотел бы я стать пчелой, тяжело садящейся на огненно-рыжую, пружинящую поверхность цветка, сочетающего сладкий запах разогретой солнцем травы, кисловатый запах земли с душным запахом тлена и подземелья? Хотел бы я иметь крылья столь тонкой, совершенной структуры, столь невесомое тело?

Бабочкой, пчелой, букашкой, жуком?

Хотел бы я одним махом по вознесенной в лазурное поднебесье белокаменной ламарковской лестнице сбежать к самому ее подножию — сбежать, чтобы оказаться естественным существом на том естественном лугу среди пестрых стеблей и листьев и цветочной пыльцы?

Нет.

Ни бабочкой, ни пчелой, ни жуком, ни букашкой.

Хочу остаться самим собой и иметь то, что имею, — самолеты, автомобили, цветы, горы, книги, снега, луг за деревней, лабораторию, весы АВТ-2, Ламарковскую лесенку и так далее. Хочу и впредь подниматься по тем ступеням.

Но воздух все более разрежен, двигаться трудно, дышать тяжело. Тело все невесомое, будто вот-вот оторвет тебя, поднимет, унесет неведомо куда. И становится так тревожно, что невольно задаешь себе риторический вопрос насчет благословенной природой нижней ступени.

Эдуард Игоревич несколько преувеличил, когда сказал, что заявка будет рассмотрена тотчас, как я ее подам. Около недели ушло на то, чтобы совместно с патентным отделом составить формулу изобретения. Потом Экспертный совет никак не могли собрать.

Изобретение не влезало в формулу, а загнанное в формулу, переставало быть тем, чем было. Формула, которая устраивала меня как автора, не устраивала патентный отдел, потому что нарушала правила, установленные для составления формул такого рода.