Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

И еще. Зачеркивайте все, что написано вечером, при косом свете заходящего солнца, ибо такие часы редки, опасны для здоровья, а ваша жизнь не должна подвергаться риску, выпадать из общего ритма, отклоняться от общепринятых правил и норм.

Уничтожайте вечерние, а также ночные записи — утром они покажутся выспренними, невнятными и нелепыми…

Зажглась луна над институтским парком — маленькая небесная иллюминация, а в институте отключили электричество, и работать больше нельзя. Поздно уже. Пора домой, к Леночке.

Среда — день заседаний, научных докладов и сообщений. К сожалению, день этот часто пропадает впустую. Неинтересных докладчиков и докладов гораздо больше, чем интересных. Так же, как интересных людей… Ну и так далее.

Всякий научный работник — это потенциальный докладчик. Но много ли институтов, в которых каждый пятидесятый или даже сотый сотрудник делает что-то действительно интересное, важное? Других институтов гораздо больше. А сколько научных работников в стране? В мире? Сколько дней в году? Сколько сред?

Ничего не поделаешь — массовая наука.

И вот сидишь слушаешь. Вокруг тебя такие же участники тихих игр. Докладчик конструирует словесные конструкции, обсуждает общеизвестное, малоинтересное или очевидное. Опытного докладчика ограничивает только время, то есть форма — не содержание. Если упразднить регламент,

ОН БУДЕТ ГОВОРИТЬ ДЕНЬ, МЕСЯЦ, ВСЮ ЖИЗНЬ.

Водный каскад. Покатость и радужность водяных струй.

По неопытности иной раз пытаешься разглядеть, что там, за этими дворцовыми струями, за этой радужной водяной пылью — какой луг, какие ромашки скрываются. Но перед глазами, как ни напрягай зрение, лишь блестки и переливы, блестки и переливы.

С годами, с седыми волосами, с мудростью, к подобным докладам привыкаешь настолько, что умудряешься выискивать в них что-то новое, важное, о чем можно говорить, что можно обсуждать.

Что же касается нашего Васи Полубугаева, то он проводит часы заседаний в институтском саду — на скамейке с книжечкой. «Для пользы дела», — утверждает он. Вася не питает к словам ни любви, ни доверия. Он экспериментатор. Весь его ум в руках. В лаборатории он говорит, что пошел на заседание, а на заседании кто-нибудь из нас, его товарищей, замечает как бы между прочим, что Вася не может прекратить начатый с утра эксперимент.

ВАСЯ ПОЛУБУГАЕВ — НЕУЛОВИМЫЙ ЗАЙЧИК.

А для меня среда проходит в волнении. Завтра наконец решится судьба изобретения.

Экспертный совет собирается по четвергам раз в месяц. Или в два месяца раз. К этому времени успевает накопиться несколько авторских заявок, которые на нем рассматривают.

Я сижу в сторонке, а за центральным большим столом расположились члены Экспертного совета. Знакомый интерьер замдиректорского кабинета: деревянная обшивка стен, лаковый блеск, наполированность. Утробное урчание, журчание, мурлыканье, дребезжание телефонов. Таинственный аэрофлотовский запах поднебесья.

Когда очередь доходит до моей заявки, я коротко излагаю ее суть и зачитываю предмет изобретения. Председатель предлагает задавать вопросы. Первый вопрос задает, конечно, начальник проблемной лаборатории Петров. Он всегда первый задает вопросы. Он самый активный член всех советов. Все его знают, все боятся. В этом его сила.

— У меня такой вопрос, — с ходу говорит Петров. — Почему вы решили использовать для целей стабилизации сольдо, а не досоль?

Петров наклоняется к моему соавтору Э. И. Бледнову и шепчет ему на ухо что-то смешное.

— Мы не используем в своей заявке сольдо, — отвечаю я. — И досоль тоже.

Петров продолжает шептать, Бледнов розовеет от смеха.

— Вы удовлетворены ответом? — спрашивает председатель Петрова.

Петров шепчет, жестикулирует, не слышит.

— Вы удовлетворены ответом, Вениамин Игнатьевич? — громко спрашивает председатель.

Петров вскидывает голову, мгновение медлит, словно бы для того, чтобы сориентироваться или обдумать мой ответ, потом согласно кивает.

— У кого еще будут вопросы?

У профессора Липышева заалела щека. Он тоже хочет спросить, но ему неудобно спрашивать — он давал внутренний отзыв.

В кабинете воцаряется молчание. Молчание и тишина. Даже телефоны не тренькают. Ни у кого нет вопросов. У меня внутри что-то сжимается, превращается в тяжелый камень.

— Кто давал заключение? — спрашивает председатель.

— Я давал заключение, — говорит профессор Липышев, суетливо надевая очки.

Он начинает читать, путаясь и сбиваясь, с трудом разбирая мой почерк в тех местах, где поправлено от руки.

— Кто хочет выступить? — спрашивает председатель.

— Все ясно, — вяло говорит кто-то неразличимый.

— Если разрешите, я скажу еще несколько слов, — поднимается с места профессор Липышев.

Видимо, то, что он услышал и прочитал, произвело на него впечатление. Наконец-то

В НЕМ ЗАЖГЛОСЬ ЖИВОЕ УЧАСТИЕ.

— Пожалуйста, — говорит председатель.

— Предмет этой заявки необычен, — звучит голос профессора. — Предлагается надежный способ защиты материалов от разрушения. Такого способа, насколько я знаю, нет нигде в мире…

Саня Поздов хитро смотрит на меня. Я ловлю его промелькнувшую улыбку. Позже мне пришло в голову, что именно он подкинул профессору идейку дополнительного выступления, хотя Саня это категорически отрицал.

— Изобретение имеет общее, я бы сказал, философское значение, — продолжал профессор. — Оно позволит сохранить приметы времени… Материалы… Произведения… Как Колизей, Парфенон, египетские пирамиды… Мы получим долговечные материалы, по которым наши потомки смогут судить о нас и… судить, наслаждаться и…

Профессор Липышев

УМОЛКАЕТ, ВЗВОЛНОВАННЫЙ.

— Кто еще хочет выступить? — спрашивает председатель.

— Все ясно, — говорит кто-то неразличимый.

И тут возникает это робкое замечание. Вроде как шепоток. Из рядов, так сказать. Анонимно. Оно повисает в воздухе, как легкое табачное облачко, хотя в кабинете никто не курит. Возникает и рассасывается.

Но в следующее мгновение вновь возникает, уже в другом конце замдиректорского кабинета.

— Кто хочет выступить? — строго стучит карандашом по столу председатель.

Тут берет слово Саня Поздов. Концентрирует, так сказать, дым. Фокусирует рассеянный свет.

— Нет никаких сомнений, — говорит Саня.

И еще говорит что-то комплиментарное.

— У меня предложение, — говорит Саня Поздов. — Патентовать за рубежом.

— Вот именно, — вновь оживляется профессор Липышев. — Вот именно!

— Этот вопрос надо тщательно проработать, — говорит кто-то, кажется, Петров.

— Фирма мистера Твистера, например, — говорит Саня Поздов, — наверняка заинтересуется изобретением и со временем купит лицензию.