Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Вот я, например, легко могу вообразить, как создаются пространственные представления у слепого: он ощупывает предметы, чувствует их форму, объем. Но я не могу понять, как зрячий умеет, не дотрагиваясь до шкафа, создать его образ, да еще локализовать этот образ не в той точке своего глаза, куда приходят световые лучи, а именно вот тут, в углу, где он стоит. Феномен зрения — вот загадка!

Известны случаи, когда взрослому слепому возвращали зрение — и он ничего, кроме ярких пятен, не видел! Проходило какое-то время, прежде чем устанавливалась связь между пространственными образами, что дало ему ощупывание предметов, и теми сигналами, что посылает в мозг глаз.

Так что слепоглухой не так уж сильно отличается от нормального человека.

Нет, мы не работаем с испорченной машиной, наши выводы верны для любого человека вообще.

Но вот с самими выводами надо быть поосторожнее. Я бы, пожалуй, не стал говорить, что ориентировочного рефлекса нет, раз нам не удалось его обнаружить. Вернее, наверное, другое утверждение. Нам кажется — нет, мы уверены! — что у ориентировочного рефлекса нет той всемогущей силы, которая ему приписывается. Рефлекс этот — не повод и не причина развития человеческой психики. Ребенок тянется к погремушке — появляется любопытство, интерес к новым предметам, тяга к познанию мира. Этой простой цепочки на самом деле не образуется, в жизни все куда сложнее. Обучение и воспитание — это целенаправленный, организованный процесс, он не возникает сам по себе, вне общества людей, на пустом месте, а создается специально, как приходится делать нам с нашими детьми, или же получается как результат воздействия среды — как у обычного ребенка.

Случай с детьми, найденными в лесу — разного рода маугли, известная история с Каспаром Гаузером, который с раннего детства до семнадцати лет был заключен в темницу, — все это свидетельствует, что без человеческого общества психика человека не развивается.

Вот почему Иван Афанасьевич Соколянский и говорил: «Труднее всего учить нормального ребенка, легче — слепого и уж самое простое — слепоглухонемого». Общество постоянно воздействует тысячами неизвестных нам способов на личность, а как — мы не знаем. И только в Загорском детском доме все воспитание — в руках педагогов.

Ну как, убедил я вас?

— Нет, Александр Иванович, мне еще, пожалуй, надо подумать.

…Я думаю, и парадоксы профессора Хиггинса все больше кажутся мне пришедшими «от ума», а те, противоречащие привычному слова, что я слышу от Мещерякова, — свидетельством парадоксальности самой жизни. И я вновь фантазирую, но теперь уже мои мысли принимают более конкретное направление. Будет же наконец когда-нибудь выполнено уже принятое решение — построить в Загорске целый комплекс с отделениями и для малышей, и для школьников, и, главное, для взрослых воспитанников. Можно будет принять тех детей, что давно уже ждут очередь, а таких немало в стране. Заводы сделают для них все нужное оборудование — и радиотелетактор, о котором они давно мечтают и который уж никак не сложнее, чем обычная милицейская радиостанция.

И будут лаборатории, приборы, люди.

И сколько нового откроется о человеке на этом новом и прекрасном синхрофазотроне, если на старом и маленьком, как сказано в одной из рецензий на работу Мещерякова, «решена проблема начала психического развития». Какие еще атомы разума увидим мы благодаря слепоте, о каких квантах сознания расскажет нам человеческая глухота?

«Фантазировать — не всегда вредно; мой друг, великий учитель пролетариата Владимир Ленин, защищал право фантазии на жизнь и работу.

И вот, фантазируя, я разрешаю себе думать, что, может быть, гносеология — теория познания мира — со временем будет такой же наукой, как все другие науки, основанные на эксперименте.

Природа лишила Вас трех чувств из пяти, посредством которых мы воспринимаем и понимаем явления природы, — наука, действуя на осязание, одно из пяти чувств, как бы возвратила Вам отнятое у Вас. Это говорит одновременно о несовершенстве, о хаотизме сил природы и о силе разума человеческого, о его умении исправлять грубые ошибки природы.

Я никогда не восхищался „разумом природы“, не верил в него и не верю, ибо в природе слишком много бессмысленного и вредного для человека, лучшего и самого сложного из ее созданий, которое, однако, может быть убито тифозной вошью, туберкулезной бациллой и т. д.

Верю я в разум человека — он, человек, кажется мне органом самопознания природы, исследователем и организатором ее хаотических сил».

«Я вспоминаю Вас как символ энергии, которая не может не проявить себя активно даже и тогда, когда она физически ограничена.

На фоне грандиозных событий наших дней Ваша личность для меня, литератора — и тем самым немножко фантазера, — приобретает значение именно символа победоносной энергии человеческого разума, ценнейшей энергии, созданной природой — материей — как бы для самопознания».

«Умница Вы. Правильно говорите: дьявольски трудно изменить психологию мещанина… Трудно убедить такого человека в том, что глухослепонемота изучается — в конечном счете — для того, чтоб он стал менее идиотом. Трудно заставить его понять, что он тоже глух, слеп и нем, но не по вине злой „игры природы“, а вследствие личной его бездарности, его глупости».

Это — отрывки из разных писем Алексея Максимовича Горького Ольге Ивановне Скороходовой, слепоглухонемой воспитаннице маленькой харьковской школы-клиники, громко именовавшейся Институтом изучения физической дефективности. Есть еще письма и к ее учителю, тогдашнему директору института И. А. Соколянскому («Многоуважаемый Иван Афанасьевич! — писал Горький из Сорренто в одном из них, — …я страшно изумлен и обрадован замечательными достижениями Вашего института»), но самого Ивана Афанасьевича уже нет. А Ольга Ивановна, кандидат педагогических наук, старший научный сотрудник Института дефектологии, сидит передо мною в университетской аудитории, и в руку ей передают выступление Ильенкова на ученом совете факультета:

«Мы слепы и глухи к голосам вселенной. Глаз человека различает ничтожную долю световых лучей, а прочее электромагнитное излучение для него вовсе недоступно. Мы слышим в узком диапазоне „от“ и „до“, даже люди, музыкально одаренные. Конечно, приборы расширяют наши возможности — как очки или слуховой аппарат. Но, быть может, есть еще огромное количество способов передачи информации во вселенной, и мы ничего о них не подозреваем. Я повторяю: мы слепы и глухи к большому миру вокруг нас.

А потому та огромная работа, которую ведет Александр Иванович — важная для дефектологии, нужная педагогике, — главным образом важна и нужна нам, философам. Проблемы, которые ставит перед ученым обучение слепоглухонемых, — это проблемы гносеологические. Нейропсихолог, разгадывающий недоступный для прямого анализа механизм мозга, астроном, описывающий далекие галактики, физик, изучающий невидимые частицы, — все они в конечном итоге познают мир, скрытый для органов чувств, которыми мы располагаем.