Фрэнсис Вин - Карл Маркс: Капитал

Это не удивило бы Карла Маркса. В 12-й главе «Капитала» он разоблачает консервативные трактаты по экономике. «В них на одной странице мы читаем, что рабочий должен быть благодарным капиталу за повышение производительности, поскольку рабочее время тем самым уменьшается, а на следующей странице — что он должен доказать свою благодарность, работая в будущем 15 часов вместо 10». На что направлено капиталистическое производство, говорит он, так это не на сокращение рабочего дня, а на уменьшение рабочего времени, нужного для производства товара. «Тот факт, что рабочий при увеличении производительности труда производит товара в десять раз больше прежнего, никак не препятствует тому, чтобы он по-прежнему работал 12 часов и производил 1200 единиц товара вместо прежних 120. На самом деле, его рабочий день может быть продлен, чтобы заставить его производить 1400 единиц за 14 часов». Цель этого процесса — «укорачивание той части рабочего дня, во время которой рабочий должен работать на себя, и удлинение, тем самым, другой части дня, в которой он должен работать только на капиталиста».

Но если все эти лишние товары наполнят рынок, пока рабочие (в своей роли потребителей) не более богаты, чем прежде, то капиталист останется с горой своих непроданных товаров. Что тогда? В «Манифесте Коммунистической партии» 1848 года Маркс уже обращал внимание на «торговые кризисы, которые, возвращаясь периодически, все более и более грозно ставят под вопрос существование всего буржуазного общества. Во время торговых кризисов каждый раз уничтожается значительная часть не только изготовленных продуктов, но даже созданных уже производительных сил. Во время кризисов разражается общественная эпидемия, которая всем предшествующим эпохам показалась бы нелепостью, — эпидемия перепроизводства». Условия буржуазного общества, писал он, оказались слишком узкими, чтобы вместить богатство, созданное ими. У капитализма есть два пути преодоления проблемы: «С одной стороны, путем вынужденного уничтожения целой массы производительных сил, с другой стороны, путем завоевания новых рынков и более основательной эксплуатации старых. Чем же, следовательно? Тем, что она подготовляет более сокрушительные кризисы и уменьшает средства противодействия им».

Это и есть тот цикл «бума и краха», то есть кажущегося экономического процветания, за которым следует тяжелый кризис. Власти всегда старались избежать этого. Однако, по Марксу, такой побег невозможен, пока есть капитализм: чередующиеся ритмы подъема и спада присущи любой системе, обладающей естественной тенденцией к сверхпроизводству. «Реальная преграда для капиталистического производства — это сам капитал», — писал он в третьем томе «Капитала». Если сохранение стоимости самого капитала покоится на лишении масс людей собственности и на их обнищании, то это всегда будет противоречить с одновременным стремлением капитала к безграничному и безусловному расширению производительности. «Подлинной причиной всех настоящих кризисов всегда остается бедность и ограниченное потребление массами людей в противовес тенденции капиталистического производства так развивать производительные силы, что только абсолютная сила потребления всего общества могла бы их ограничить».

Итак, капитализм — под смертельной угрозой от своего же оружия. После провала восстаний в 1848 году Маркс утверждал, что новая революция возможна только как следствие нового экономического кризиса, и с нетерпением ждал прихода этой катастрофы. В рождество 1851 года он предсказывал: «Самое позднее, когда она разразится, — это следующей осенью… Я больше чем уверен, что без торгового кризиса серьезной революции не предвидится». Каждое волнение на рынке или волна банкротств приносили с собой радостные предчувствия. «На вершине всего этого — торговый кризис, который принимает все более ясные очертания, и его ранние признаки вырываются на поверхность». В 1852 году он писал: «Настоящее положение… на мой взгляд, должно вскоре привести к землетрясению». Его ожидание постоянно подогревались Фридрихом Энгельсом, его агентом в цитадели капитализма. Тот в 1856 году сообщал, что в следующем году придет «день гнева, какого не было никогда прежде; вся промышленность Европы в развалинах, все рынки завалены… Все имущие классы в пиковом положении, полное банкротство буржуазии, война и разврат в тысячной степени». Зимой 1857— 58 годов Маркс, как мы знаем, неистово работал над экономическими записками, которые стали сборником «Основы», «чтобы успеть сделать хотя бы наброски до Всемирного потопа». Он вернулся к этой теме в послесловии ко второму изданию первого тома «Капитала» (1873), написанном для защиты диалектики:

В своем рациональном виде диалектика внушает буржуазии и ее доктринерам-идеологам лишь злобу и ужас, так как в позитивное понимание существующего она включает в то же время понимание его отрицания, его необходимой гибели… Полное противоречий движение капиталистического общества яснее всего дает себя почувствовать буржуа-практику в колебаниях проделываемого современной промышленностью периодического цикла, апогеем которых является общий кризис. Сейчас он опять надвигается…

Когда кризис придет, добавляет Маркс, то «благодаря разносторонности и интенсивности своего действия он вдолбит диалектику даже в головы выскочек новой Прусско-германской Империи».

Тщетная надежда: почти полтора века спустя использование Марксом диалектики в «Капитале» оставалось предметом жарких споров. Происходит этот метод из его давнего изучения Гегеля, который синтезировал много предыдущих форм — от парадоксов Зенона до критики Канта — что можно суммировать как самообразующийся процесс рассуждения. Сам Гегель называл его «схватыванием противоположностей в их единстве, или позитивного в негативном». Любая идея — это продукт менее развитой фазы этой идеи, но содержит внутри себя зародыш более углубленного понятия.

Значимость этого для собственного понимания Марксом экономического развития довольно понятна — хотя Гегель, будучи идеалистом в большей степени, чем материалистом, без сомнения был бы против изменения его метода. Для Гегеля реальный мир — это не что иное, как выражение «идеи», тогда как для Маркса «идея» — это материальный мир, отраженный в человеческом уме и переведенный в формы мышления. «Диалектика Гегеля — это основная форма диалектики, — писал Маркс, — но лишь после того, как она освобождена от своей мистифицированной формы. Именно это и отличает мой метод». В том же 1873 году он впоследствии вспоминает, что мистифицирующую сторону гегелевской диалектики он подверг критике почти 30 лет тому назад, когда она была еще в моде.