Виталий Бондаренко - Свадьба пропащих: Кокотка

Глаша покосилась на подругу. Лицо Бабетты сияло робкою нежностью…

…На улице, после града, стало совсем холодно, так что Глаша с Бабеттой возвращались уже на извозчике.

На углу женщины отпустили его и «мырнули» (словечко Бабетты) в проулок, к черному ходу.

— Ну, с богом! — Бабетта, перекрестившись, дернула за сонетку.

Открыл им не Степка, а Иван. Глаша побаивалась этого серого человека с глазами до того светлыми, что они казались бы бельмами, если б не черные остренькие зрачки. Бабетта уверяла ее, что Иван — скопец и ничто уже его душеньку, кроме денег, не греет на этом свете. Но Глаше все равно он чудился загадочным и недобрым.

Уже с порога они услышали из «залы» рокочущий молодецкий бас Барабанова:

— Нет, ты зубы-то мне не заговаривай, Марьяна Карповна! Где Бабетта — не знаешь; что за красотка при ней — не ведаешь! Или Бабеттка сбежала от вас, или эта девка молоденькая ЗДЕСЬ ЖЕ, да вы ее прячете! Или мадама девочек на улицу посылает, что уж и вовсе противу всяких правил в приличном-то заведении! Я вот все Мясникову должным порядком изъясню-выложу!..

— Да что вы, Федул Евграфыч! Невозможно-с нам вас обидеть, ну никак невозможно, дорогого такого гостя, ПОСТОЯННОГО-с! — испуганно взвизгивала Марьяна. — Примстилось вам…

— Что примстилось, рухлядь ты рыжая? Бабетту давай сюда! Я ее враз раскупорю, до донышка, до правды чтоб, испотрошу дуру, подушку набитую!

И Барабанов прибавил несколько непечатных, но энергичных и выспренных выражений.

— Беда, Глафира! Ступай к себе и запрись. Или нет, лучшей к Марфуше спрятайся. А я его сейчас поубавлю, сыча бесстыжего! Эй, Иван, дай-кося полотенчико…

Глаша сделала вид, что пошла вниз к Марфуше, но на полпути задержалась на лестнице. Было так интересно узнать, чем все дело закончится!

— Ой, моченьки моей нету-у-у! Ой, я сейчас блювать примуся-а! Ой, матушки, ой, батюшки, головка моя бедна-а-а-я!.. — кричала в зале Бабетта, тряся туго завязанной головой. И добавила хоть и смиренно, но и плаксиво-горестно: — Вызывали, что ль?..

— Ах, да вот-с Федул Евграфыч нервничают, с тобой говорить хочут-с… — радостно затараторила Марьяна. Видите, видите, Федул Евграфыч, у деющки голова седни вон как страшенно разламывается! Из дому куда ей и выйти-то, эдакой, — лежмя цельный день лежит-с…

— А что ж ты, больная, вся из себя разодетая?! — не сдавался Федул.

— Как же мне, голой к вам вы ходить, что ль?! Ой-й!.. — Было ясно, что Бабетта вознамерилась облегчить себя «сверху».

— Ах ты, дрянь! Что ж ты в фикус паскудничаешь?! — завизжала Марьяна тут совсем уже непритворно. — И в начале работы! Осспидя!! Гости ж сейчас придут…

Бабетта отрешенно охала и стонала.

— Тьфу, бабье! — с невыразимым отвращением резюмировал Барабанов. — Только воздух портите… Давай, Марьяна, мне… Эльвиру, что ль!

Лишь «особые» отношения Бабетты с Марьяной Карповной исправили положение. Дело о порче фикуса замяли и замыли почти мгновенно. А тут еще набежала орава студентов-«белоподкладочников». Юноши носились по дому, как угорелые, — всем сразу стало не до Бабеттиных «обстоятельств».

Всю ночь Глаша прислушивалась к веселым крикам молодых мужчин, ворочалась. К утру у нее разламывались виски. И все вертелся в памяти приятный молодой баритон, что в начале вечера там, внизу, в «зале», сладко-томно выводил под рассеянные аккорды гитары:

Глаша вдруг поднялась на подушке, повернула голову к запертой двери и хриплым, не своим, грудным голосом злобно пророкотала:

— СВЕЖЕСТЬЮ? Полны-ы?!..

Днем к Глаше заглянула Бабетта:

— Эко-сь ты все валяешься! — Бабетта была румяна и весела: после выздоровления Ванечки она, как выразилась Степанида, «теперь прям летала».

— Голова болит, — сухо сказала Глаша.

— Ой, голова — это плохо! — И тотчас Бабетта вспомнила про вчерашнее, засмеялась. — А я-то, я-то как ловко вчерась сыча Барабанова омманула!

— Что ж, тебя и впрямь вырвало?

— Да с перепугу и не то понаделаешь!.. Ох, Глафира, а у меня тут разговор с Марьяной только что случился. Не хочет мадама, чтоб Ванечка сюда возвращался — ну ни в какую не хочет!.. С мальцом им одни хлопоты, видишь ли…

— Ну и прекрасно, что не хочет! Что ему тут делать-то? — равнодушно сказала Глаша.

— И куда же его теперь? — Бабетта спросила не столько с тревогой, сколько советуясь.

— Сама ведь знаешь куда: при Николай Кузьмиче останется. Ты же видела, как он на ребенка смотрит…

— Ох, да мне и соседка сказывала, будто был у них мальчик. Да помер он…

— У кого это «у них»? У Прасковьи, что ль?

— Что ж, и она молода была…

— Теперь про них все понятно мне… — Глаша отвернулась к окну. Ей вдруг стало неинтересно, да и постыло все…

— А мать как же? — не унималась Бабетта.

— А зачем ему мать? Ему теперь Прасковья Федоровна — и мать, и нянька, и городовой, и унтер.

— Да ты не шути, Глафира! Прасковья — баба добрая, знаю я. Только мать она ему все одно не заменит.

— Это она к тебе добрая иногда бывает. А меня как увидит — сразу и на дыбки!

Бабетта приобняла подругу, притянула к себе. Сказала ласковым полушепотом:

— Так это ж она ревнует, дурочка! К Николаю к своему Кузьмичу…

— Господи! Совсем ты ополоумела!..

— Да что ж вдруг так? Ты девка молодая, красивая, при параде — все при тебе!

— Ой, не болтай, Бабетта, глупостей! И без тебя голова раскалывается…

Бабетта отпустила Глашу, но с постели ее не встала. Принялась задумчиво заплетать длинную русую косу, вылезшую на плечо из-под гребенки.

Заплетала и напевала тихохонько:

— Белые-бледные, нежнодушистые… Слышь, Глафира, а что, если б мне за него… как бы и замуж, а?

— За Николая Кузьмича? Да он старый уже. Ты же сама сперва тут ворчала: старые-старые, — все тебе здесь старые… Ты лучше за Степку замуж вон выйди — он молодой!

— Старый старому — рознь! — авторитетно парировала Бабетта. — Кузьмич — человек порядочный. А что ж, вот у меня вчерась молоденький был, пел еще… Ну и что?

— Так он у тебя, что ли, был, певун-то этот? Хорошо распевал! Любо-дорого послушать.

— Вот и я про то же: любо-дорого послушать, и веселый, невредный, а все, как прошлогодний снег. Был — и фьють! А старый-то при тебе будет, чаи с тобой распивать…

— А если ему молоденькую совсем захочется? Как Полозову?..

— Кузьмичу не захочется, он человек с душой.

— А вдруг да ТЕБЕ самой захочется? Певуна молоденького?.. А, Бабетт?!

— Экая злая ты нынче, Глафира! Никакого сладу с тобой… Нет, ежели все по человечеству, то и молоденького не надо. Устала я от молоденьких-то, на всю уже жизнь умучилась!