Агата Кристи - Врата судьбы. Занавес. Забытое убийство. Рассказы

Необыкновенная, беспрецедентная ситуация! И я понял, что в конце моей жизни столкнулся с выдающимся в своем роде преступником, использующим такую технологию убийства, при которой его никогда не смогут изобличить.

Это потрясающая технология, хотя и не новая. Существуют параллели. Тут появляется на сцене оставленный мною для вас первый „ключ“. Трагедия „Отелло“. Именно здесь мы знакомимся с замечательно обрисованным прототипом „Икс“. Это — законченный негодяй Яго. Гибель Дездемоны, Кассио и самого Отелло — деяния Яго, спланированные им и, по сути дела, им же самим осуществленные. Тем не менее, он остается вне круга подозреваемых, и его никто бы не разоблачил, если бы Шекспиру не понадобилось сорвать с него маску, чтобы покарать злодея. Ему пришлось прибегнуть к самому банальному трюку — с платком — предметом, совершенно не соответствующим арсеналу технических средств Яго, и тем самым заставить его совершить глупейшую ошибку, которой он ни за что бы не совершил, не будь на то воли автора.

Однако умение навязать мысль об убийстве продемонстрировано гениальным Шекспиром во всем блеске совершенства Ни единым словом Яго прямо не понуждает убивать. Напротив, он красноречиво удерживает других от насильственных действий и в то же время подстрекает их к этим действиям, внушая им ужасные подозрения, которых у них и в помине не было.

Та же самая техника фигурирует в замечательном третьем акте „Джона Фергюсона“, где „полоумный“ Клюти Джон подстрекает других убить человека, которого ненавидит сам Клюти. Это блестящий пример психологического внушения.

А теперь вы должны понять, Гастингс, следующее: каждый человек способен на убийство. У любого из нас время от времени возникает желание убить, но — никто из нас не принимает решения убить. Как часто вы сами думаете или слышите, как другие выражают вслух мысль: „Она так меня разозлила, что я мог бы ее убить!“, „Я мог бы убить Б. за то-то и за то-то!“, „Я впал в такую ярость, что готов был его убить на месте“. И все эти слова правдиво передают чувства говорящих. Вам действительно хочется убить имярек. Но вы этого не делаете. Ваша воля становится препятствием на пути желания. У детей эта преграда зачастую еще отсутствует. Я знал ребенка, который, разозлившись на котенка, сказал: „Сиди смирно, а то я стукну тебя по голове и убью“. Что он и сделал, а через минуту испытал потрясение — понял, что котенка уже не вернуть к жизни. А ведь ребенок на самом деле очень любил котенка. Итак, все мы потенциальные убийцы, а искусство „Икс“ заключалось не в том, чтобы возбудить желание убивать, но в том, чтобы сломить свойственную нормальному, порядочному человеку волю к сопротивлению подобному желанию.

Свое искусство „Икс“ усовершенствовал долгой практикой. Он точно знал, какое слово, фразу, даже интонацию надо употребить, чтобы нажать на самую слабую струнку человека! И делал это настолько искусно, что у жертвы не возникало никаких подозрений на его счет. Тут не гипноз — гипноз не увенчался бы успехом. Это нечто более опасное и смертоносное. Это манипулирование тайными пружинами человеческой сущности с тем, чтобы пробудить низменные инстинкты во вполне благопристойных членах общества на совершение преступлений. Он играл на лучших чувствах, на самых благих намерениях, сталкивая их при этом с худшими проявлениями человеческой натуры. Естественно, его жертвы терпели в этой схватке поражение.

Вы должны это знать, Гастингс, — вы же на себе это испытали…

Так что теперь вы, может быть, начинаете понимать настоящий смысл тех моих слов, которые вас тогда задевали и сбивали с толку…

Я говорил вам, что приехал в Стайлз не случайно. Я здесь потому, сказал я, что скоро свершится преступление. Вы удивились, что я говорю об этом с такой уверенностью. Но я знал, что говорю, потому что это преступление должен был совершить я сам…

Да, друг мой, это странно, немыслимо, ужасно! Я, тот, кто превыше всего ценит человеческую жизнь, завершаю свою карьеру убийством. Возможно, я был слишком уверен в собственной непогрешимости и чересчур носился с сознанием своей неизменной правоты, а потому очутился в конце пути лицом к лицу с этой ужасающей необходимостью. Понимаете, Гастингс, у каждого предмета, явления, события есть две стороны. Дело всей моей жизни — спасать невинных, то есть предотвращать убийство, но в данном случае я мог осуществить эту цель только одним единственным способом — убив преступника. Не заблуждайтесь, мой друг, „Икс“ для закона остался бы недосягаем. Он был в безопасности. Любой, даже самый гениальный сыщик не смог бы наказать „Икс“ с помощью правосудия.

И все же, друг мой, мне, ох, как не хотелось совершать подобное деяние. Я понимал, что сделать это необходимо, но долго не мог на это решиться. Я уподобился Гамлету… и постоянно отодвигал роковой день… Но затем было совершено покушение на миссис Латтрелл…

Мне, кстати, было тогда любопытно, Гастингс, сработает ли ваша хваленая интуиция… Она сработала. Вы заподозрили, правда без особой уверенности, Нортона. И были абсолютно правы. Ибо именно Нортон и есть наш пресловутый „Икс“. У вас не было никаких оснований его подозревать — за исключением совершенно разумного, хотя и несколько шаткого, предположения о его внешней незначительности. В данном случае вы были очень близки к истине.

Я тщательно изучил его биографию. Единственный сын властной, привыкшей повелевать женщины, он, по-видимому, никогда неумел самоутверждаться и производить благоприятное впечатление на окружающих. У него был физический недостаток — слегка прихрамывал и в школьные годы не мог играть наравне со сверстниками и участвовать в различных соревнованиях.

Очень многозначителен, по-моему, и тот факт, что в школе он едва не упал в обморок при виде погибшего кролика. Вы сами мне об этом рассказывали. Смерть производит на него глубокое впечатление. Его мутит от вида крови, он не приемлет насилия, а в результате в школе его считали маменькиным сынком и слабаком… Подсознательно, я бы сказал, он жаждал реабилитации и укрепления своего имиджа в глазах других учеников, но для этого, он понимает, надо измениться… стать смелее и безжалостнее.

С другой стороны, я думаю, что уже в ранней молодости у него проявилась способность в манипуляциях над людьми. Он умел слушать, казалось бы, вникать в проблемы окружающих, выражал сочувствие. Людям он нравился, тем не менее относились они к нему несколько небрежно, без должного, как ему казалось, почтения. Его это уязвляло. И тогда он решил воспользоваться своими талантами: применяя точно рассчитанные слова и нехитрые приемы, воздействовать на людей, управлять ими. Только при этом, конечно же, надо понимать, что они хотят, проникать в их мысли, тайные стремления и желания.