Питер Франкопан - Шелковый путь. Дорога тканей, рабов, идей и религий

В 1914 году еще было непонятно, каким будет это будущее. Мощь России могла быть обманом, она все еще находилась на ранних стадиях социальных, экономических и политических метаморфоз. Испуг 1905 года практически вверг страну в полномасштабную революцию. Назрела необходимость реформ, которая долго игнорировалась консерваторами. Также наблюдалась зависимость от иностранного капитала. Внешние вливания составляли почти половину всех инвестиций между 1890 и 1914 годами. Эти деньги пошли на поддержание мира и стабильной политической обстановки [1339] J. McKay, Pioneers for Profit: Foreign Entrepreneurship and Russian Industrialization, 1885–1913 (Chicago, 1970), рр. 28–29. Также см. здесь D. Lieven, Russia and the Origins of the First World War (London, 1983); O. Figes, A People’s Tragedy: The Russian Revolution, 1891–1924 (London, 1996), esр. рр. 35–83. .

На большие изменения требовалось время, и они редко проходили безболезненно. Если бы Россия оставалась спокойной и избрала менее воинственный путь вместе со своим союзником – Сербией, ее судьба, так же как и судьба Европы, Азии и, возможно, Северной Америки, была бы совершенной другой. Таким образом, 1914 год заставил думать о том, что королева Виктория отвергала еще десятилетие назад. Все, что она говорила, сводилось к «вопросу мирового господства России или Британии» [1340] D. Fromkin, ‘The Great Game in Asia’, Foreign Affairs (1980), р. 951; G. D. Clayton, Britain and the Eastern Question: Missolonghi to Gallipoli (London, 1971), р. 139. . Британия не могла себе позволить предать Россию.

Таким образом, как и в плохой партии в шахматы, где все ходы неудачные, мир двигался к войне. Когда начальная эйфория и агрессивный шовинизм уступили место трагедии и ужасам, история прошлого была изменена так, чтобы подчеркнуть конфронтацию между Германией и союзниками. Центральной стала история относительной виновности первой и героизма вторых.

История, которая глубоко въелась в народное сознание, рассказывала об агрессии Германии и о справедливой войне, которую вели союзники. Требовались объяснения, почему целое поколение молодых людей, у которых все было впереди, остались в стороне. Нужны были ответы, чтобы объяснить жертвы среди таких личностей, как Патрик Шоу Стюарт, ученый, чьи достижения в науке и бизнесе потрясли современников и леди Диану Маннерс, которой он писал письма, полные эротических цитат на латыни и греческом [1341] E. Vandiver, Stand in the Trench, Achilles: Classical Receptions in British Poetry of the Great War (Oxford, 2010), рр. 263–269. . Требовались объяснения, почему рабочий класс, который был объединен в специально созданные товарищеские батальоны, оказался уничтожен в первые часы битвы на Сомме в 1916 году [1342] H. Strachan, The Outbreak of the First World War (Oxford, 2004), р. 181ff. . Или почему по всей стране были установлены мемориалы, на которых были увековечены имена людей, отдавших жизни, защищая свою страну, которые содержали имена павших, но на которых не было названий городов и деревень, исчезнувших с лица земли.

Неудивительно, что рассказы о войне прославляли солдат, их храбрость и отдавали должное принесенной ими жертве. Уинстон Черчилль писал уже после войны, что британская армия – лучшая из всех им виденных. Каждый был «вдохновлен не только любовью к своей стране, но и убежденностью в том, что свобода человека находилась под угрозой военной и имперской тирании».

Война была благородной и справедливой. «Если для того, чтобы убить одного немца, требовались жизни двоих или десятерых, от войска не было слышно ни слова жалобы».

Убийства, хоть и приводили бойцов в отчаяние, не препятствовали продолжению сражения, заявил Черчилль. Убитые были «мучениками не меньше, чем солдаты, исполнявшие свой высокий долг, с которым они сроднились» [1343] W. Churchill, The World Crisis, 1911–1918, with New Introduction by Martin Gilbert (New York, 2005), рр. 667–668; представления о семье Черчилля – Hardinge to O’Beirne, 9 July 1908, Hardinge MSS 30. .

Многие, однако, в то время смотрели на происходящее с другой точки зрения. Например, Эдвин Кэмпион Воган, молодой лейтенант, который был полон надежд, не понимал ни масштаба страданий, ни их назначения. После того как он увидел, что его товарищи убиты, и столкнулся с перспективой написания отчета о несчастных случаях, Кэмпион Воган записал: «Я сидел на полу и пил виски, глядя в пустое и беспросветное будущее» [1344] E. Campion Vaughan, Some Desperate Glory (Edinburgh, 1982), р. 232. . Потрясающие стихи, написанные во время войны, рисуют картины противостояния в совершенно других красках. Военный трибунал рассмотрел более 300 000 дел, не говоря о меньших нарушениях, с которыми разбирались другими методами [1345] HM Stationery Office, Statistics of the Military Efforts of the British Empire during the Great War, 1914–1920 (London, 1922), р. 643. .

Поразительно, что центром конфликта были объявлены Фландрия и ужасы Соммы. Война вырвалась далеко за пределы сетей, связывающих империи Европы со всем остальным миром, она велась вдалеке от точек давления в Персии и Центральной Азии, врат, ведущих одновременно в Индию и на Дальний Восток. Эти места были предметом сильной озабоченности британских политиков в конце XIX – начале XX века. Противостояние назревало десятилетиями. Британия наблюдала за тем, как Россия оказывает поддержку Сербии, совсем как предрекал Грей. «В России пробудились славянские начала», – отмечал он всего за несколько лет до этого, имея в виду все возрастающую роль России на Балканах, которая имела целью защитить славян этого региона. «Кровопролитие между Австрией и Сербией безусловно достигнет ужасающих масштабов» [1346] Grey to Goschen, 5 November 1908, FO 800/61, р. 2. . Эта искра оказалась способна поджечь весь мир.

В этих обстоятельствах Россия готовилась сделать заявление всему миру. Британия должна была определиться насчет своих союзников и врагов, даже если многих это приводило в замешательство.

Когда началась война, Руперт Брук, который вскоре снискал славу военного поэта, мог едва сдержать гнев. «Все вокруг неправильно, – писал он. – Я хочу, чтобы Германия раздавила Россию, а затем Франция разгромила Германию… Россия означает конец любой порядочности в Европе» [1347] Rupert Brooke to Jacques Raverat, 1 August 1914, in G. Keynes (ed.), The Letters of Rupert Brooke (London, 1968), р. 603. . Лично у него не было никаких сомнений в том, кто на самом деле являлся врагом Британии.

Начало военных действий, в свою очередь, означало обострение неприятия Германии не только в 1914 году, но и во время войны и спустя несколько лет после ее окончания. «Седые стены Оксфорда взирают сверху вниз на беспечных мальчиков, – писал один из военных поэтов, – но когда рог протрубил «Война!», им пришлось отложить свои игры». «Стриженые лужайки» университетов превратились в «кровавый дерн»: «Они отдали свою веселую юность за отчизну и Бога» [1348] W. Letts, ‘The Spires of Oxford’, in The Spires of Oxford and Other Poems (New York, 1917), рр. 3–4. . Британско-германские отношения и почетные звания, дарованные лучшим сынам этих стран, стали горькими воспоминаниями, которые следовало забыть.