Знание – сила, 2000 №03

Скорость вычислений перестает быть ограничивающим фактором моделирования, на первый план выходят вопросы организации памяти, ошибки определения и, самое важное, извлечение полезной информации из больших массивов данных. Ситуация напоминает соотношение экспериментальной и теоретической физики: специалист по анализу компьютерной информации (назовем его аналистом) должен перевести на язык обычной, «человеческой» науки данные компьютерного моделирования. При этом, конечно, нужно использовать весь накопленный наукой опыт.

Аналист и специалист по компьютерным моделям должны работать в тесном контакте. Преимущество этих моделей заключается в возможности быстрой проверки той или иной гипотезы, выделении малых (больших) параметров, оценки грубости или негрубости тех или иных характеристик и так далее, за аналистом остается чрезвычайно ответственная задача постановки тех или иных вопросов и содержательных выводов из полученных результатов. На мой взгляд, подобное разделение специалистов по компьютерным моделям и аналистов уже назрело и совершенно естественно.

Конечно, взаимоотношение миров компьютерных моделей, «человеческой» науки и реального мира — очень интересная и заслуживающая отдельного разговора тема. Ясно, на мой взгляд, одно: методы анализа реального мира вполне приложимы и к миру компьютерных моделей, однако конкретное их применение требует другой интуиции и других навыков, поэтому подготовка аналистов компьютерных моделей — назревшая задача.

Александр Грудинкин

Такое случалось с каждым. Завтрак. Неосторожный взмах рукой, и бутерброд летит на пол…

Фаталисты непременно сошлются на закон Мэрфи, названный так по имени одного американского инженера: он-де предупреждал. Мэрфи знал все: худшее свершится, шаткое сломается, сложное запутается и т. д., и т. п. В самой обшей форме закон Мэрфи гласит: «Все, что может плохо кончиться, плохо кончится».

Есть ли и впрямь какая-то закономерность во всевозможных промашках, поломках, просчетах или же мы в досаде готовы возвести в закон собственные неумение, невезение, неловкость? Мы ограничимся лишь частным случаем и рассмотрим один из выводов, порожденных полемическим утверждением Мэрфи. «Бутерброд всегда падает маслом вниз». Так ли это?

В университете американского города Колумбус на потребу домохозяйкам и неупокоенным любомудрам была проведена целая серия опытов. Бутерброды шлепались об пол один за другим. В их кутерьме неизменным было только одно: жирная точка на полу, знаменовавшая финал очередного акта. В восьмидесяти процентах случаев бутерброд падал маслом вниз, как и завешано было великим теоретиком от инженерии и кулинарии.

Были и исключения. Так, если принимаясь за трапезу с неизбежными «взмах и ах!», участник эксперимента садился не за привычный обеденный (кухонный, журнальный, письменный) стол, а взбирался, например, на стремянку и, расположившись на самой верхотуре, метрах в трех от земли, нечаянным жестом ронял бутерброд, то, грохнувшись вниз, тот нередко оставался лежать маслом вверх — к вящему удивлению женщин, которым теперь, похоже, следует подавать своим благоверным завтрак не в постель, а на стремянку, под крышу дома своего (жаль, что для наших московских квартир подобный вывод вообще не годится). Итак, эксперимент показал, что, упав с трехметровой высоты, бутерброд в половине случаев лежит маслом вверх. «Фифти-фифги, или завтракайте на потолке!» Что может быть проще?

Это лишь один из выводов, сделанных любителями толочь масло во имя науки. Общее же заключение таково: бутерброд огорчает нас своим падением, потому что над этим кусочком хлеба тяготеют наши неверные культурные традиции. Во-первых, наши столы низковаты, и нам давно пора выбирать, что оставить на кухне: некрасивый, приземистый стол или аппетитный бутерброд, на котором аккуратно размазаны ломтики «Вологодского» или «Крестьянского». Кроме того, неудачно выбрана длина бутерброда, да и наша манера класть его на стол маслом вверх — ниже всякой критики. Если бы бутерброд с самого начала распластался по столу маслом, он бы на полу лежал так, как мы хотим (добавим, что и сбросить его на пол было бы не так легко, — он бы наверняка прилип к столу).

Все остальное — просто физика. Падая, бутерброд никогда не вращается так быстро, чтобы, пролетев каких-то 75 сантиметров (такова, к сожалению, средняя высота наших столов — сами выбираем!), совершить полный оборот и, к радости хозяек, плюхнуться на пол: маслом вверх, хлебом вниз.

Если вы хотите обезопасить себя от подобных неприятностей, вам надо выбирать: либо втащите на кухню трехметровый стол, либо нарезайте ломтики хлеба длиной всего 2,5 сантиметра, либо кладите их маслом вниз (а еще лучше — ставьте на них тарелку, кастрюлю, сковороду). Приятного вам аппетита! И да перепадет масло вам, а не вашим коврикам и паласам!

Андрей Никитин

Двести лет назад, осенью 1800 года на прилавках книжных магазинов сначала Москвы, а затем Петербурга появилась книга, ставшая событием в русской культуре. Это — знаменитое «Слово о полку Игореве».

Кроме своих высоких поэтических достоинств, «Слово» оказалось подлинной сокровищницей сведений о языке, поэзии, истории Древней Руси и соседних с нею народов. Литература о «Слове» огромна и к настоящему времени насчитывает около десяти тысяч названий — значительно больше, чем слов в самой древнерусской поэме. Ее комментариями, исследованиями, переложениями и переводами занимались представители самых разных наук и профессий, начиная с филологов и кончая астрономами и кибернетиками, всякий раз открывая что-либо новое.

В этот год двухсотлетия первого издания «Слова о полку Игореве» наш журнал, неоднократно писавший об этом памятнике, представляет свои страницы одному из ведущих исследователей загадок текста поэмы — археологу, историку и писателю Андрею Никитину. В семидесятых и восьмидесятых годах он направлял работу Постоянной комиссии по проблемам «Слова о полку Игореве» Союза писателей СССР. Автор многочисленных научных и публицистических работ по «Слову», большая часть которых нашла свое место в его книге «Слово о полку Игореве. Тексты. События. Люди», опубликованной в 1998 году и сразу же ставшей библиографической редкостью. В новой серии очерков он выступает исследователем того поразительного, далеко не однозначного феномена взаимоотношений Руси и Половецкой Степи, который обусловил сюжет поэмы и некоторые особенности древнерусской культуры, до сих пор вызывая ожесточенные споры между историками.