Питер Сингер - Освобождение животных [litres]

Ничто не убеждает меня в том, что любая человеческая жизнь, даже самого низкого качества, априори более ценна, чем жизнь любого животного, даже самого высокого качества.

В итоге Фрей заключает, что «оснований выступать против вивисекций гораздо больше, чем этого хотелось бы многим людям». Он отмечает, что если пытаться оправдать эксперименты на животных теми благами, которые приносят эти эксперименты (а это, по его мнению, единственный способ оправдания), то не существует внутренних причин, по которым должны быть запрещены такие же эксперименты на «людях, качество жизни которых уступает качеству жизни животных или соответствует ему». Поэтому он признает допустимость экспериментов на животных в тех случаях, когда они могут принести значительное благо, но лишь при условии возможности проведения сходных экспериментов на людях с сопоставимым качеством жизни [427].

Но еще более радикально изменил свое мнение канадский философ Майкл Аллен Фокс. Выход в 1986 году его книги «В защиту экспериментов над животными», казалось бы, обеспечил ему почетное место на всех научных конференциях в качестве главного философа – защитника экспериментов над животными. Наконец-то фармацевтические компании и лоббисты экспериментов над животными получили ручного философа, за спиной которого могли прятаться от этических нападок. Их надежды, однако, не оправдались, когда Фокс внезапно отрекся от идей, изложенных в своей книге. После разгромной рецензии в Scientist Фокс написал письмо редактору, в котором сообщил, что соглашается с рецензентом: он пришел к выводу, что изложенные в его книге аргументы ошибочны и что этически оправдать эксперименты на животных невозможно. Впоследствии Фокс пошел еще дальше и стал вегетарианцем [428].

Подъем движения за права животных, вероятно, занимает особое место среди современных социальных феноменов по масштабу влияния на обсуждение этой темы в академических философских кругах. В процессе дискуссий о статусе животных сама философия претерпела радикальную трансформацию: она отказалась от удобного конформизма, отбросила общепринятые догмы и вернулась к своей древней сократической роли.

Основная идея этой книги в том, что дискриминация живых существ по видовому признаку – это форма предрассудка, которая так же аморальна и непростительна, как и дискриминация по расовому признаку. Я высказываю эту идею не просто как гипотезу или свое личное мнение, с которым можно соглашаться или спорить. Я апеллирую к разуму, а не к эмоциям и чувствам. Этот путь я избрал не потому, что не понимаю важности доброты и чувства уважения к другим существам, а потому, что логика более универсальна и убедительна. Как бы я ни уважал тех, кто отказался от видизма исключительно потому, что их сострадание к другим распространяется на всех чувствующих существ, я не считаю, что одни лишь призывы к сочувствию и великодушию убедят большинство людей в неправильности видизма. Даже когда речь идет о людях, мы зачастую стремимся ограничить пределы нашего сочувствия своей национальностью или расой. Однако почти все мы готовы прислушиваться к голосу разума, по крайней мере, формально. Конечно, есть те, кто указывает на субъективность самого понятия морали, утверждая, что одна мораль не хуже другой; но когда тех же людей спрашивают, считают ли они, что мораль Гитлера или работорговцев не хуже морали Альберта Швейцера или Мартина Лютера Кинга, они признают, что все же бывают случаи, когда некоторые морали лучше других.

Поэтому на протяжении этой книги я полагался на рациональную аргументацию. Если вы не сможете опровергнуть основные приведенные здесь доводы, вам придется признать, что видизм недопустим, а значит, если вы серьезно относитесь к вопросам морали, то должны отказаться от видистских практик и отрицательно относиться к их проявлениям у других. В противном случае у вас не будет оснований критиковать расизм или сексизм.

В целом я старался избегать аргумента о том, что нужно хорошо относиться к животным, поскольку жестокое обращение с животными ведет к жестокому обращению с людьми. Возможно, доброта к людям и другим животным действительно часто наблюдается у одних и тех же людей; как бы то ни было, утверждать, подобно Фоме Аквинскому и Канту, что именно это – главная причина, по которой мы должны быть добры к животным, – позиция глубоко видистская. Мы должны учитывать интересы животных просто потому, что эти интересы у них есть и было бы несправедливо исключать их из сферы нашей моральной заботы; если мы ставим рассмотрение их интересов в зависимость от благоприятных последствий для людей, то тем самым признаем, что интересы животных сами по себе не заслуживают внимания.

Точно так же я стремился избежать разговора о том, что вегетарианская диета более полезна, чем употребление в пищу мяса животных. Доказательств тому немало, но мне достаточно того, что вегетарианец может быть по меньшей мере так же здоров, как и человек, употребляющий мясо. Если зайти в этом вопросе дальше, то может сложиться ложное впечатление, будто бы, если мясная диета будет признана учеными приемлемой для здоровья, поводы стать вегетарианцем исчезнут. Однако с позиции движения за права животных мы должны жить так, чтобы не причинять страданий животным, насколько это вообще возможно.

Я уверен, что позиция движения за права животных логически непротиворечива и неопровержима; но на практике задача борьбы с видизмом очень сложна. Мы увидели, что исторические корни видизма в западном обществе невероятно глубоки. Мы знаем, что отказ от видистских практик ударит по интересам гигантов агробизнеса и профессиональным ассоциациям ученых и ветеринаров. При необходимости эти корпорации и организации готовы тратить на защиту своих интересов миллионы долларов и забрасывать людей буклетами, опровергающими обвинения в жестокости. Более того, многие люди и сами считают, что видистская практика выращивать и убивать животных ради пропитания служит их интересам, и это заставляет их верить, что при этом не проявляется особой жестокости. Наконец, как мы уже убедились, люди готовы верить ошибочным умозаключениям, примеры которых приведены в этой главе, хотя те же люди не восприняли бы их всерьез, если бы эти умозаключения не помогали оправдать сложившиеся пищевые привычки.

Есть ли у движения за права животных шансы победить эти древние предрассудки, интересы могущественных корпораций и укоренившиеся привычки? Что движение может противопоставить этому, кроме логики и морали? Еще десять лет назад не было никаких оснований надеяться на то, что аргументы движения могут принести плоды, кроме общей веры в победу разума и морали. Но с тех пор число его участников значительно возросло, движение стало куда более заметным и добилось определенных успехов. Десять лет назад на движение за права животных смотрели как на горстку сумасшедших, и к нему принадлежало не так много групп с убедительной освободительной философией. Сегодня в группе «Люди за этичное обращение с животными» насчитывается 250 тысяч членов, а в Ассоциации гуманного фермерства, которая проводит масштабную кампанию против клеток для телят, – 45 тысяч [429]. Trans-Species Unlimited («Виды без границ») превратились из крошечной группы с единственным офисом в центре Пенсильвании в общенациональную организацию с филиалами в Нью-Йорке, Филадельфии, Чикаго и штате Нью-Джерси. Коалиция за отмену теста LD50 и теста Дрейза объединяет группы по защите прав животных и их благополучия и насчитывает миллионы участников. В 1988 году движение за права животных добилось особого признания: о нем была опубликована большая уважительная статья в Newsweek [430].