Бина Венкатараман - Оптимизм, который убивает. Большое исследование человеческой опрометчивости

Они обнаружили еще кое-что. Люди, прошедшие через эти игры, намного сильнее поверили в значимость локальной подготовки к изменению климата. Они ощутили чувство контроля в свете катастрофических прогнозов. Джейн МакГонигал, гейм-дизайнер, создающая многопользовательские онлайн-игры с целью мотивации людей к решению реальных проблем, сказала:

– Мы невероятно оптимистичны, когда играем. Мы искренне верим, что готовы к любым вызовам, и становимся удивительно стойкими перед лицом неудач.

Она отмечает, что люди, которые играют в такие игры, терпят неудачи около 80 % времени, но не отчаиваются. Другими словами, в процессе игры люди могут почувствовать приток сил, и это помогает им вовлекаться и не сдаваться.Это кажется мне крайне важным в современном обществе – сохранять оптимизм в отношении будущего и наполнять каждодневную борьбу смыслом. Игры в будущее – это практика, которая способна мотивировать сообщества.

Что нужно сделать, чтобы сообщества и общества поступали более разумно не только ради завтрашнего дня или следующего года, но и на благо будущих поколений? Суровой холодной зимой в городе Баффало шесть человек, которые едва знали друг друга, собрались в доме на берегу озера, чтобы ответить на этот вопрос. В группе были физик, антрополог, архитектор, лингвист, археолог и астроном, который искал внеземные формы жизни. Каждого из этих светочей выбрали в Национальных лабораториях Сандия Министерства энергетики США.

Эта группа должна была найти способ сообщить поколениям из далекого будущего – людям, которые будут жить на планете следующие десять тысяч лет, – об опасности одного места в пустыне в сорока километрах к востоку от города Карлсбад. Именно там в подземной пещере правительство планировало захоронить бочки с радиоактивными материалами от ядерного оружия, которое Соединенные Штаты испытывали десятилетиями с того момента, как в 1945 году первая атомная бомба «Тринити» озарила небо. Ядерные отходы тысячелетиями остаются токсичными для людей и животных. Поэтому правительство задалось вопросом, как отметить это место и сообщить о рисках будущим поколениям и цивилизациям, более далеким от нас, чем мы – от строителей пирамид в Египте, чуждых нам как существа с другой планеты.

Морин Каплан присоединилась к группе в Баффало в декабре 1991 года как единственная женщина и единственный археолог. Она получила докторскую степень в Университете Брандейса в Массачусетсе, где в рамках своей диссертации изучала то, что сама называет «уродливой глиняной посудой», которой торговали в процветающих древних цивилизациях – Египте, Ливане и Сирии. Неприметность этих горшков позволила ей выпросить у музеев несколько образцов, чтобы определить, откуда происходила глина: из русла реки Нила или из красных почв Ливана. Это подсказало, кто сделал глиняную посуду, где и как ее продавал.

Когда Каплан закончила учебу, она осталась без денег и хотела найти работу как можно скорее. Она отошла от археологии, чтобы взяться за первую предложенную работу: отслеживать популяцию лобстеров возле электростанций, которые сбрасывали теплые стоки в прибрежные воды. В 1980-х она начала исследовать вопросы утилизации ядерных отходов для Научно-аналитической корпорации, где смогла объединить свою новообретенную в экологических исследованиях способность работать с числовыми данными с прежним умением представлять людей, которые жили давным-давно.

Каплан осознала, что понятия не имеет, какими могут быть будущие поколения человечества и какие указатели или сообщения они воспримут как предупреждения. Она сомневалась, что кто-то в целом может это предугадать. Каплан знала только прошлое, но знала его хорошо и на собственном опыте понимала, что это значит – пытаться обобщить его в настоящем. Она начала думать о себе как о части поколения будущего, до которого дошли спонтанные подсказки из Древней Греции и Древнего Египта. Она проанализировала, что сделало ее понимание прошлого возможным в одних случаях и невозможным – в других. Эта задача показалась проще попытки предсказать будущее.

В Афинском Акрополе скульптуры и здания со временем трескались и подвергались эрозии, с трудом выдерживая разрушительные действия природы и набеги вандалов за бронзой и мрамором. Пирамиды в Гизе, напротив, просуществовали почти 4500 лет из-за своего огромного размера: массивные камни из местных карьеров было трудно сдвинуть с места, и они не боялись пустынной жары. Долгие годы они справляются с ролью указателей, и люди до сих пор понимают, что здесь находятся усыпальницы. И все же первоначальные намерения строителей пирамид воплотились не до конца: расхитители гробниц на протяжении веков уносили сокровища фараонов, предназначенные для сопровождения тех в загробной жизни.

Каплан подумала о Стоунхендже, который простоял более четырех тысяч лет в гораздо более влажном климате, чем египетские пирамиды. Мегалиты из песчаника и голубого камня разделяют территорию на равнине Солсбери в Англии. В Стоунхендже нет ценных металлов или камней, которые стоило бы украсть или использовать для новых целей. Но памятник не передает нам своего первоначального назначения, своей цели. Никакие письменные записи не объясняют ее нам, в отличие от пирамид и Афинского Акрополя. Интерпретации их предназначения сильно варьировались на протяжении веков.

Ни один из этих памятников не может послужить идеальным примером сообщения для будущих поколений. Насколько известно, нам не оставили капсул времени. Люди обнаруживали все случайно.

Каплан знала, что указатели на места захоронения ядерных отходов должны будут десять тысяч лет переносить изменения климата: силу ветра, воды и льдов, которые выравнивают горы и вырезают каньоны, а также непредсказуемые действия многих поколений своенравных людей. И в отличие от Стоунхенджа указатели должны передавать ясное сообщение людям, которые могут отличаться от нас так же, как мы от предков, которые вырезали шумерскую клинопись – самый древний из известных письменных языков, не похожий ни на один из современных.

– Мы хотели предупредить потомков, но без преувеличения, – размышляла Каплан, когда мы разговаривали по телефону. – Не хотелось говорить: «Ты умрешь, если прикоснешься к этому камню». К нему неизбежно кто-то прикоснется, и когда он не начнет корчиться в предсмертных муках, доверие к сообщению будет утрачено.