Коллектив авторов - Мир Калевалы

Татьяна Степанова родом была тоже из ижорской деревни, нашей, Метсяпирттевской Васкила, или Васкела. Оба варианта годятся, оба варианта есть на финских картах. Как вы уже поняли – это жилье какого-то древнего Васьки. Эта «Васькина деревня» была уже на финской стороне, в километре от сегодняшнего Запорожского. Девяносто процентов исследователей в детали топонимики не суются, поэтому смело отправляют Прасковью замуж не в ту сторону. Селят ее на железнодорожной станции Васке-лово, даже не пытаясь понять, что Васкелово от Лемболо-ва отстоит на пятнадцать километров ближе к Петербургу, где крепостного права было не меньше, чем на ее родине. Я ж вам про Мотю и его Маттилу рассказывал. Васек и в Финляндии, и в Ингерманландии было не меньше Матвеев. Наш Василий, Васька в финском фольклоре, жил у будущего порога Падунец, самого живописного места на реке Тайпале. Но до его рождения было еще два века, так что пока не время про него. Но мы до этого места еще доберемся.

Усадьба предков Татьяны, если к ее жалкому домику это слово применимо, называлось по имени прадеда ее Миикола (дом Николая). Вся деревня, как и соседние Палкеала, Лапанайнен и Йоусейла, была православной, и вплоть до 1918 года финских фамилий в деревнях не было. Были Степановы, Сидоровы, Пахомовы, Еремеевы, Ивановы. Причем состояли однофамильцы в каком-то дальнем родстве, совершенно не прослеживаемом, были не только соседями, но еще и сверхдальними родственниками. Выйдя замуж за Василия Степанова, Прасковья просто вернула себе мамину фамилию.

Бабушка ее по матери была финкой, проданной помещиком Кузовым в Петербург. Звали ее Оуте Коммонен. Сказания о тяжкой доле крепостных финнов сохранили легенду о том, как ее брат, будучи проездом в Петербурге, увидел, как его сестра стоит на столичной улице босиком и без верхней одежды. Слезу, конечно, прошибает, но я своими глазами читал документы, где за меньшие зверства по отношения к крепостным их владелец резво свистел в кандалах на каторжные работы. Либо в Петропавловку на веки вечные, как та гнусная помещица Салтыкова. В том случае, если факт становился общеизвестным. По отношению к деревенскому захолустью правила и законы не действовали, потому что крепостные потому и «в крепости», что их там крепко барские управляющие держали, не давая возможности куда пожаловаться.

В городах же, особенно в столичных, крепостные, если верить Своду законов Российской империи, имели много прав и немного свобод. Хотя в бумаге-то одно, на деле – другое. «…Вот парадный подъезд…» Но иногда просители все же добирались до справедливости, или в городе кто обращал внимание на нечеловеческие выходки господ. Тогда дело могло окончиться для него печально. В Тверской губернии после 1861 года бывшие крепостные 26 раз подали в суд на помещиков, несправедливо давших им землю после Манифеста об отмене крепостного права, и все иски выиграли. Кое-кто из господ по 25 лет каторги схлопотал. Так что насчет бесправия надо смотреть. А Салтычиха, так та вообще пожизненно села в крепость по Именному указу императрицы, причем в каменную, а не законодательную. И уж коли сама Екатерина наказала злодейку, видимо, случай со зверствами был исключительный. Редкий. Так что в стоящую нагишом молодую девушку посреди европейской столицы, на морозе, да после похода русских до Франции и Лейпцига, – не верю категорически.

Но, как дальше повествует народная финская молва, брат положил родственницу в мешок и увез в Финляндию. Там она и вышла замуж за деда Параски, который был деревенским колдуном. Так что язычество в православной деревне Васкела вполне уживалось с христианством. Если кто не верит, то по справке какого-то культурного органа на территории Запорожского поселения числится «собрание камней искусственного происхождения». Как раз в районе Лугового. В лесу, что левее деревни, есть сложенные пирамидой камни, которые еще до революции позиционировались как капище или жертвенник. Видимо, туда и похаживал деревенский колдун из Васкелы. Да и на внучку, видимо, язычество отпечаток наложило. Она природу и процессы в ней понимала как никто, как ведьмы, как карельские арбуи (шаманы) да колдуны, имеющие к этому дар. «Ведьма» – «ведающая то, чего мы не в силах осознать». У четы этой степановской и родилась мать ру-нопевицы, Татьяна, вышедшая впоследствии замуж на русскую сторону за Никиту Никитина, местного кузнеца из деревни Мискула (она же Мякиенкюля). Кузницу, дом и земельный надел Никита Никитич брал в аренду у помещика, того самого Кузова, в чью крепость после замужества и попала ранее свободная финка Татьяна Степанова.

В семье кузнеца родилось четверо детей, младшей из которых была Прасковья (род. в 1833 г.). Этим именем ее нарекла крестная, которая была управляющей в имении помещика. У нее была своя дочь по имени Прасковья, такое же имя получила и крестница. Когда Параске было четырнадцать лет, умерла мать, а вскоре и отец. Старшая сестра Евдокия вышла замуж и ушла в Петербург. Брат Васле (Василий), старше ее на шесть лет, сработал кучером у помещика и занимался после отца кузнечным делом в арендуемой кузнице. Помещик велел ее закрыть и заниматься только лошадьми и каретами. Василий не подчинился, за что его высекли настолько сильно, что он не мог двигаться и через несколько дней умер. Еще один брат, Вюетери, тоже был крепостным у того же хозяина. Каким образом Гаврила Степанов (в финском варианте Каурила Тепаннанпойка) из материной деревни Васкела узнал о существовании Прасковьи из Мискулы и каким образом выкупил себе жену у Кузова – врать не буду, не присутствовал. Но, лишившись 23 рублей из будущего семейного бюджета, молодая пара Степановых поселилась в убогом жилище Гаврилы на самом краю бывшего берега озера Суванто. Кивиниемскую перемычку еще не взорвали, а Суванто уже вытекло. Что видела тогда Параскева на месте сегодняшних порогов – сказать не берусь. А фотографии тогда еще не существовало. По крайней мере, в наших краях.

Сказать, что семейная жизнь Прасковьи Степановой не задалась – значит не сказать ничего. Гаврила Степанов, будучи по природе своей тщедушным, болезненным и крайне ленивым, видимо, и брал себе в жены здоровую работящую бабу, которая прокормит всех. И его, и себя, и детей. Так и вышло. Он был вдвое старше Прасковьи, которой на момент свадьбы исполнилось девятнадцать с половиной лет. Оставшись сиротой в крепостной зависимости у барина Кузова, будущая знаменитость лишилась всех надежд на будущее. Да и выйти замуж с какой-то удовлетворительной перспективой надежды было немного. Обладая певческими талантами, Прасковья Никитина не имела внешности Прасковьи Жемчуговой, и не было у нее за душой ни рубля, ни гроша, ни пенни. А бесприданница даже у крепостных не котировалась на роль жены. Если к этому прибавить еще и русские порядки крепостного права, вернее бесправия, то понятно было ее стремление любой ценой попасть на финскую сторону, где оставались еще материны родственники. К ним она периодически, видимо, попадала, потому что вспоминала про дни, проведенные в Игнаттало. То есть в домике прадеда и деда. Потому, выбрав весьма сомнительную личную свободу, и вышла за тридцативосьмилетнего мужика, что по меркам того времени был уже пожилым. В деревне долго не жили.