Коллектив авторов - Мир Калевалы

С какого времени начались проявляться рунопевческие таланты будущей сказительницы, она и сама точно сказать не могла. Помнила лишь, что первую обрядовую свадебную песню она услышала, еще сидя на руках у матери. Была деревенская свадьба, куда обычно ходят семьями. Представьте себе возраст Прасковьи, если на торжестве она сидела на материных руках. А потом начались по-

сильные деревенские заботы и привлечение к сельскому труду. Маленькая девочка пасла скотину, полола грядки и сушила сено. При этом всегда, когда собирался коллектив, люди пели. Вспомните советские фильмы. Там поют на пахоте и у мартена, на свадьбе и в бою. Да и песни какие были: «Нам песня строить и жить помогает…», «Не кочегары мы, не плотники…». И финнам она тоже помогала в их тяжелой повседневной жизни.

Когда много певцов, а у карел, ижоры, вепсов и других, живших рядом с русскими, песен и танцев было больше, чем у титульных финнов – хямя и суоми, там всегда возникает соблазн выяснить, кто лучше. Православные больше радовались жизни, больше пели и плясали, чем угрюмые северяне, и у певцов тех возникал соревновательный задор. На русских-то вволю за века насмотрелись и кое-что подобрали. И они пели на результат. Помните тургеневских «Певцов»? И выбирали потом лучшего, победителя называли.

И иногда победительницей в этом соревновании называли юную Прасковью. А в 13 лет она впервые увидела ученых, собиравших народный фольклор. В Лемболово приехали Давид Европеус и Хейнрик Рейнхольм, собиратели старинных рун и сказаний. После выхода «Калева-лы» Лённрота оказалось, что и в пределах Карельского перешейка и восточной части Ингерманландии сохранились в народе песни, руны и сказания, созвучные и соразмерные эпосу «Калевала». А одна из песен, созданная из рун, записанных в Ингерманландии, руна про раба Куллерво, вошла во второе издание знаменитого произведения. При этом у Лённрота на прослушивании пели в основном мужчины-рунопевцы. В Ингерманландии и Южной Карелии тема «Калевалы» была женской вотчиной. Он пели, порой многоголосьем, с более ярко выраженным ведущим первым голосом.

В том основное отличие карельских ухтинских от ин-германландских рунопевцев. Но темы сотворения мира там и там во многом совпадают. И тянутся корни тех рун еще в дохристианскую эпоху. А в одной из работ, посвященных классической Калевале, так и сказано, что появление очередного персонажа, какого, честно уже не помню, знаменует собой начало христианства. Пошла девица на болото, клюковку съела, и уже беременна. Толкователи разъяснили людям, что это Дева Мария понесла от Духа Святого. Никого ж на болоте не было больше. Так дева говорила, ей и поверили. То есть сами эти песни занимают настолько большой отрезок времени, что охватили и Ветхий Завет, и Новый в том понимании, как древним фин-нам-язычникам виделось.

Ларин Параске вспоминала позднее, что ученым, заинтересованным старинными преданиями, пели жители Лемпаала Ирина Яколова, Тарья и Анни Кириловы, Маланья Макарова, Анна Симонова и дядя Параске Охво Никитин. Самое интересное, что Лённрот, собрав и записав множество сказаний и песен, из которых бооо опубликованы, не удосужился сохранить имена тех, кто ему пел. А феноменальная память нашей землячки сохранили и имена певцов, и фамилии жителей деревни Лемболово образца 1846 года. А потом, в следующие приезды собирателей рун, девочка осмелела и спела сама. И про нее узнали за пределами и Шлиссельбургского уезда, и волости Саккола Великого Княжества Финляндского.

В 1854 году ее пожелал услышать Август Альквист, в 1876-м – знаменитый археолог и ученый Федор (Теоо-дор) Швиндт, академик Императорской Академии наук, в 1887-м – выборгский священник Аксель Борениус. Кстати, пастор Борениус родился в моих Полянах, тогдашней Уусикиркко. Но лишь только в 1887 году лютеранский пастор из волостного центра Саккола, тот самый Адольф Неовиус, бывший еще и историком-любителем, прослышав про талант православной ижорки из деревни Васке-ла, приехал для того, чтобы ее увидеть и послушать, если удастся. Прасковья была православная и в обыденной жизни с тем пастором могла не встретиться никогда. Церковь ее была в Палкеале (Замостье), а еще раньше была православная часовня в Мискула, где ее и покрестили.

А лютеранская кирха за бывшим озером Суванто была ей без нужды. Чиновники и законники сами тогда ездили к жертвам своим, не заставляя сидеть в коридорах и добираться к ним как угодно. Так что была ли когда Прасковья в Громово, вопрос никчемный. Чего она там не видела? И пастор лютеранский мог и не узнать того, что в пределах его прихода, где в Метсяпиртти уже была лютеранская церковь в режиме капелланства, живет и поет православный талант. Церковь та работала раза четыре за год, пастор приезжал сюда, может, еще реже или чуть чаще, могли и не встретиться никогда. Но встретились.

Адольф Неовиус и решил тогда записать и увековечить то, что сохранила память этой замечательной женщины. Он провел в обществе Ларин Параске много времени, записал массу песен, плачей, сказаний и рун. Если бы Элиас Лённрот начал свои поиски старинных сказаний с наших мест, то наша бы «Калевала» отличалась бы в корне от той, что записана в Ухтинской Карелии. Образование мира, действующие лица, сам ход событий и некоторые персонажи были бы другими. А «Калевала» была бы пятитомником. Если Лённрот записал бооо поэтических строк, то Неовиус целых 32 676, то есть в пять с половиной раз больше! Но второго Лённрота не нашлось, и второй «Калевалы» так и не получилось. А может, и первой, если оценивать с точки зрения гениальности создателей. Как рунопевца, так и собирателя. Может, все еще впереди, и кроме «Тростниковой свирели» непрофессионалы еще что-нибудь увидят из наследия нашей великой землячки.

Про тяжелую жизнь Ларин Параске на склоне лет написано достаточно, может, и смысла нет повторяться. Вспомним лишь, как росла известность этой уникальной женщины. Она вспоминала, что все, о чем она впоследствии пела перед самыми известными людьми Финляндии, она услышала и зафиксировала в памяти с лемболовского детства. Неовиус в 1881 году переехал в Порвоо, куда забрал и Прасковью. Там ее и услышал великий Сибелиус. С нее стали писать портреты и картины. Художники Альберт Эдельфельт и Ээро Яренфельт увековечили ее в своих картинах. Некоторые ее портреты являются шедеврами великих мастеров. Ей поставлены памятники в Хельсинки и Порвоо. Неовиус купил ей национальный ижорский костюм у одной из жительниц Сакколы, в нем Ларин Параске и демонстрировали общественности как носительницу финских традиций. На самом деле носить кроме традиций Степановой было нечего. Ничего своего у нее не осталось.

На голове у нее часто красовался головной убор ижор – сорока, а в руках на многих картинах у нее кантеле. Кантеле она раньше в глаза, может, и видела, но играть не умела.