Денис Колосов - Знание психоанализа. Заблудшее означающее

При этом, говоря об этой симптоматической пернициозности психоанализа, правомерно может возникнуть вопрос «Почему подобная злокозненность может выступать – и, более того, несомненно, выступает – в качестве причины переноса? Все дело в том, что именно в этой злокозненности и проявляется работа аналитического желания, в данном случае желания психоанализа как субъекта. Желание в принципе, по самому своему определению, может проявляться лишь в своей предвзятости, неуместности, несвоевременности, нарушении своих же собственных установлений и рамок. Одним словом, аналитическое желание – это тот самый грязный шприц, который заявил о себе во фрейдовском сновидении об Ирме из второй главы «Толкования сновидений». Желание психоанализа – это есть то, что поле самого психоанализа искажает 9 9 Исследованием искажений этого поля – поля современной публичности, или попросту современности, – сегодня занимаются такие аналитики как А. Смулянский, Е. Конорева, Г. Тупинамба, а также автор этих строк. . Желание всегда неоправданно, возмутительно уверенно в себе, навязчиво и капризно. В общем, оно вызывает вопросы, и именно эта его черта создает почву для образования на его почве и по его поводу переноса. Ведь каков главный вопрос, который по обыкновению не вполне корректно трактуют как вопрос, обращенный анализантом именно и исключительно к своему собственному аналитику (хотя, исходя из вышесказанного, очевидно, что речь на самом деле идет о психоанализе в целом, включая, конечно, и самих аналитиков)? «Что дает ему право занимать это место? Кто гарантирует его бытие аналитиком? На каком основании он позволяет себе отказывать мне, не отвечать, обрывать, указывать на дверь? Кто он вообще такой, чтобы брать такие деньжищи и при этом игнорировать мои нужды и потребности? Наверное, он скрыто садистически наслаждается мной, тем, что вынуждает меня испытывать лишение и страдание? Он просто не знает, что сказать и своим молчанием снимает с себя всякую ответственность. А может быть, он вообще не слушает, что я ему говорю, и думает о своем, спит, «сидит в телефоне»? В кабинете он такой незаметный, а пред очами людскими вон как исполняет! Здесь явно идет речь о какой-то изначальной злонамеренности! Анализант и не подозревает, что именно на этих, отталкивающих и одновременно вызывающих живейший интерес моментах и завязан его перенос – гарант и залог эффективности аналитической работы.

Ясно, что все это относится на счет самого метода.

И здесь мы переходим ко второй стороне этой злокозненности – собственно внутрианалитической, которая в качестве парного, столь же «злокозненного» означающего дублирует собой другую, структурно соответствующую ей, ситуацию, уже рассмотренную в качестве публичной сцены аналитической жизни. В узилище аналитической клиники возникает еще один эффект аналитического желания провоцирующий одновременно подозрительность в отношении метода и очарованность им. Речь идет о том, что Фрейд положил в основание метода в качестве «золотого правила психоанализа» – правила свободных ассоциаций. Дело в том, что для производства речи, освобожденной от функции сообщения, необходимо создание особых условий в рамках аналитического пространства, закрытого от доступа «извне» условий речи, навязываемых реальной жизнью. Эта исключительность аналитического взаимодействия, достигаемая за счет его исключенности из более общего круга так называемых действительных отношений, в которые субъект погружен в своей повседневности, и создает налет той искусственности, которая является поводом для сомнений. Конечно, ни о какой искусственности речи не идет, поскольку употребление этого означающего неуместно в силу того, что оно создает ложное противопоставление искусственного и естественного, как если бы отношения между людьми в целом этой естественности отвечали. И в этом смысле мы имеем дело не с искусственностью, а с созданием чего-то принципиально нового, того, что ранее просто не имело место. Аналитическая ситуация создает альтернативную реальность столь же естественную и одновременно неестественную, как и та, в которой субъект обнаруживает себя от века в силу его изначальной встроенности в язык. Однако мало кто в этом месте проводит различие, и, в конце концов, именно «искусственность» прочно закрепляется за аналитическим отношением в качестве его главного свойства.

В силу этого возникает критика анализа как извне, так и изнутри психоаналитического отношения в форме сопротивления анализу. Обе они сходятся на том, что анализ представляет собой практику слишком отвлеченную от жизненных реалий субъекта, практику, которая оперирует со слишком абстрактными материями. Это приводит к его восприятию как излишне токсичной форме социального взаимодействия, поскольку эти несвойственные субъекту условия его речи воспроизводятся благодаря второму золотому правилу – правилу абстиненции, при помощи которой анализант специально депривируется, подвергается фрустрации, что в конечном счете позволяет поддерживать в нем определенный уровень тревоги. Анализант лишается пресловутой поддержки и возможности получать успокаивающее удовлетворение его якобы естественных потребностей в понимании и любовном отклике. Все это в конечном счете признается негуманным и опасным, якобы способным субъекта психотизировать и в еще большей степени дезадаптировать. Результатом таких воззрений и становится появление тех новых форм психоанализа, о которых было упомянуто выше.

Сами анализируемые часто воспроизводят эту мифологию в своей аналитической речи, высказывая в адрес своего аналитика и анализа упреки и опасения. В части его искусственности субъект действительно испытывает неудобство, и даже невозможность, в силу того, что обнаруживает в себе неспособность высказать на кушетке то самое сокровенное и интимное, что как будто носит в себе, не будучи в состоянии открыть это никому и нигде более. Он сталкивается с тем, что на сессиях его речь оказывается весьма натянутой и надуманной, как будто бы действительно к его насущным нуждам никакого отношения не имеющей. Эта отвлеченность и абстрактный характер, конечно, не какая-то там иллюзия, оно и действительно имеет место быть. И многие субъекты, изначально не возлагающие на анализ больших надежд и не имеющие серьезных аналитических намерений, зачастую обнаруживают неспособность терпеть эту черту практики и анализ досрочно покидают. Однако справедливости ради надо отметить, что это важнейший продуктивный компонент анализа, без которого продвижения к его окончанию просто невозможно. Для того чтобы процесс распада воображаемых идентификаций был запущен и шел своим чередом, субъект вынужден раз за разом обнаруживать готовность в признании несостоятельности своей речи.