Виктор Улин - Литературный институт

«мало спал и много читал, мозг у него стал иссыхать, так что в конце концов он и вовсе потерял рассудок».

Первый « пробный » выезд Дон Кихота (гл.II-V) в самом деле смешон до крайности и рисует нам несложный образ умалишенного. Показательно, что именно тогда – лишь один раз во всей книге – в V главе 1-й части Дон Кихот сознательно воображает себя легендарным рыцарем Балдуином, как и следует настоящему безумцу. Но дальше, на сотнях страниц разнообразных приключений, наш герой уже никем себя не воображает: он существует сам по себе. Он ведет себя в рамках своего « я » – Дон Кихота Ламанчского – совершающего подвиги к вящей славе ордена странствующих рыцарей.

Второй выезд, обставленный всей атрибутикой вроде бы наполнен столь же нелепыми приключениями. Но в то же время его содержание уже шире задуманной пародии. По этому поводу К.Державин пишет:

«Пародийно-рыцарский характер авантюрных приключений Дон Кихота несомненен в первой части романа, и в частности, в тех его главах, которые описывают первый неудачный выезд ламанчского безумца в поисках приключений. Далее пародия насыщается уже самостоятельным значением, отрывается от пародируемого образца и разворачивается в грандиозное полотно сатирико-реалистической эпопеи».

Большинство исследователей романа склонны считать, что с серии « безумств » в горах Сьерры-Морены (гл. XXIII-XXVI 1-й книги) начинается процесс, поименованный ими « расширением образа » Дон Кихота. Там сумасбродный рыцарь впервые как бы оценивает себя сторонним оком, раздумывая, с кого бы ему взять пример: с буйного ли Роланда или с меланхоличного Амадиса Галльского. В этой попытке самооценки таится глубокая перспектива дальнейшего развития. И хотя буйства рыцаря в горах все еще смешны и кажутся простым сумасшествием, но тем не менее с этих страниц в душе читателя начинает зарождаться подозрение о том, что Рыцарь Печального Образа, по словам того же К.Державина,

«не мудр и безумен, а мудр в своем безумии».

Действие второго выезда дважды возвращается на один и тот же постоялый двор (гл. XVI-XVII и гл. XXXII-XLVI). Возможно, в таком возвратном строении композиции проявляется некий глубокий замысел автора о подспудной цикличности всего повествования. Последний в некоторой мере прослеживается и во второй книге, где несчастные герои дважды попадают в герцогский замок ( гл. XXXI-LVII и гл. LXIX). Вероятно, такая антипараллель – место, где герои дважды проходят мытарства, будь то грязный двор или замок аристократа – усиливает сатирическое отношение автора к нравам своего времени.

Первая книга романа заканчивается возвращением Дон Кихота в свой дом и сообщением о его смерти.

Композиционно она носит вполне законченный, самостоятельный характер. Это становится особенно очевидным, если вспомнить, что она содержит шутливые эпитафии, которые как бы создают «рамку», ограничивающую повествование и подчеркивающую, что в книге уже сказано все задуманное.

Правда, в двух выездах идальго не реализуется уважение к святой троице, однако в архитектуре 1-й книги выявляется глубокая внутренняя соразмерность. Герой совершает два выезда, во время второго дважды посещает одно место, система главных персонажей состоит из двух единиц. Кроме того, есть два противоборствующих лица (священник и маэсе Николас), две скорбящие домашние женщины (ключница и племянница), две пары в любовной интриге (Карденьо + Лусинда и Фернандо + Доротея)…

Все это позволяет говорить о том, что первая книга дает образец реализации парной равновесной схемы.

Почему же Сервантес создал еще и вторую книгу, как бы надстроив уже законченное здание?

Толчком (но не более!) к написанию было желание поставить на место того самого псевдо-Авельянеду, который опорочил рыцаря и оруженосца, извратив их образы в скверной подделке.

(И опорочив, остался-таки в памяти людской неким вариантом Герострата.)

Но, конечно, причина крылась в другом. Вероятнее всего, автором владела органическая потребность довести эволюцию героев до конца, не оставив недоговоренностей.

Вторая книга « Дон Кихота » вызывает множество суждений.

Некоторые исследователи вообще видят главной композиционной проблемой романа является различие между первой и второй книгами.

С.Бочаров отмечает, что

«действие во второй половине книги уже во многом определяется существованием первой части как повествования, которое всем известно. Все знают, о чем Дон Кихот и оруженосец беседовали вдвоем без свидетелей, и эта мистификация автора становится предпосылкой и фоном других многочисленных мистификаций со стороны окружающих центральных героев лиц».

Исследователь даже делает вывод о том, что

«действие принимает характер искусственный, неорганический, в отличие от естественного событий первого тома».

Вторая часть кажется искусственной даже по самой ее компоновке.

Первая достаточно динамична – действие течет довольно быстро, эпизоды легко сменяют друг друга. Вторая книга непомерно раздута, в ее архитектуре утрачены и стройность и соразмерность частей.

Так, описание гостьбы Дон Кихота в замке герцога (занимающее 21 главу!) страдает непомерными длиннотами, не оправдывающимися смыслом содержания. Кажется, что у пружины вышел завод и действие замерло на месте – возникает диссонанс с общим темпом изложения.

Однако при всем том вторая книга необходима; без нее образ Дон Кихота остался бы в значительной мере черно-белым. Ведь именно в ней происходит качественный сдвиг в характере бедного идальго.

В первой книге рыцарь занят творением собственного образа, она носит как бы подготовительный характер. Простись автор со своим героем после шуточных эпитафий – и, возможно, Дон Кихот не вошел бы в память благодарного человечества, а оказался бы преданным забвению, подобно десяткам героев предшествовавших и последующих романов сходного типа. Он умер бы просто забавным безумцем, не более того.

Вторая часть романа важна и ценна тем, что на шаг за шагом рисует прозрение Дон Кихота: он начинает реально видеть и оценивать то, что – казалось бы – находится в полном согласии с его прежними бреднями.

В первой книге признание Дон Кихота за рыцаря было эпизодическим, продиктованным попытками близких вернуть его в лоно разума (например, речь Доротеи в гл. XXIX).

Вторая же часть от начала до конца рисует «признание» заслуг Дон Кихота. Разумеется, над рыцарем издеваются, но ведь издевательством – хоть и направленным на благую цель! – было многое и в 1-й книге.

(Например, доставка Дон Кихота в клетке священником и цирюльником в гл. XLVII.)

Дело не в отношении окружающих к Дон Кихоту, а в отношении самого Дон Кихота к окружающему. Без этого прозрения, завершившегося обратной трансформацией странствующего рыцаря Дон Кихота Ламанчского в идальго Алонсо Кихану Доброго развитие образа нельзя было бы считать полным.