Игорь Беляев - Гибрид: Для чтения вслух

— А на них можно было купить пятьдесят коров, — сказал дядя Жорж. Но дедушка никогда коров не покупал, а собирал в шкап книги. Теперь этими деньгами можно обклеивать комнату. Но мы пока не обклеиваем. А ждем лучших времен. И расстраиваться тут нечего.

Бог дал, Бог взял, как говорит бабушка. Отчаиваться — самый большой грех!

За столом разговаривают разговоры. Я сижу на диванчике и делаю вид, что ничего не слушаю. Про меня забывают.

Дядя Сережа, как петух, наскакивает на тетю Мусю:

— Вы думаете, что в революцию все сразу уверовали? Тут красные — там белые? Глупости! Ничего подобного. Большинство вообще понятия не имели, что происходит. Конечно, когда начались беспорядки, боялись выходить на улицу. Вот Аня в подъезде стояла. У нее был ржавый револьвер, который не стрелял. Не знаю, как там в Петербурге, но в Москве два дня постреляли — и всё. Хулиганили, конечно, много. И по ночам эти «колдунчики» грабили. Какие там большевики-меньшевики! В нашем кругу никто такими дурацкими вещами не занимался.

— А какой круг вы имеете в виду?

— Ну, обычные граждане. Господа-обыватели. Мещане. Короче говоря, простые люди, как мы все.

— Не надо всех стричь под одну гребенку, — спорит тетя Муся. — Я, например, отлично понимала, что происходит Великая революция.

— Ну вы вообще особенный человек, — говорит дядя.

Тетя Муся и дядя Жорж не любят дядю Сережу. А дядя Сережа не любит только тетю Мусю. Но бабушка всех мирит и не разрешает никому ссориться.

— За столом надо пить и закусывать. А не заниматься политикой.

Наш дядя Сережа — инженер божьей милостью. Так про него бабушка говорит. Потому что учился он еще до революции. И теперь для него разобраться в машине, в любой машине, — все равно что пописать на два пальца. Это он сам говорит.

А увольняют отовсюду дядю Сережу, потому что у него чересчур длинный язык.

— Дядя Сережа! Покажи свой язык.

Вот видите — показывает!

Дядя Сережа понимает шутки и сам над всеми хихикает. Он никого не боится из-за того, что у него открытый туберкулез. Вот если бы был закрытый, он, может быть, кого-нибудь и боялся.

Курит дядя Сережа как паровоз. Только не папиросы, как все люди. Дядя Сережа курит мундштук.

А в мундштук он всаживает сигареты, которые сам делает из табака и папиросной бумаги.

Вот посмотрите — берет листочек, потом насыпает табачок, сворачивает… слюнявит. складывает в коробочку.

А папиросы, он говорит, все невкусные.

Тетя Муся считает, что дядя Сережа просто невозможный человек.

А папина бабушка сказала, что он юбергикер.

Это значит по-нашему — перевернутый.

У него все белое — черное, а черное — белое.

Не знаю, может, ему нужно очки носить? Как бабушке?

Дядя Сережа не любит всю советскую власть и, может быть, даже всех ивреев.

Кроме родственников.

— Еврей — это не нация. Это профессия.

А маме дядя Сережа сказал:

— Ты неправильно воспитываешь сына. Его надо учить врать на каждом шагу.

— Не слушайте вы этого антисоветчика, — сердится тетя Галя. — Он сам даже муху не обидит.

Тетя Галя, слава Богу, вяжет кофточки. Поэтому они еще живы. А если рассчитывать на зарплату дяди Сережи, то они давно положили бы зубы на полку.

Вот так всегда говорит тетя Галя.

— Обманывать никого нельзя. Бог все видит и накажет обязательно, — сердится мамина бабушка Лизаветниколавна на эти глупые разговоры.

— Бога нет и быть не может, — встревает папин дедушка. — Надо читать Маркса, и тогда все становится ясно.

— Ваш Маркс такой же надувала, как все, — хихикает дядя Сережа.

Дедушка за Маркса всегда обижается:

— Фуй! Вы рассуждаете как неграмотный человек. Такое может позволить себе только дворник с улицы.

Дедушка вынимает газету с портретом Маркса.

Дядя Сережа смеется.

И я смеюсь. Потому что дедушкин Маркс очень похож на Аниного Синдбада-морехода в книжке про тысячу одну ночь. С картинками.

— Страшно не умереть, — говорит дядя Сережа, — страшно не родиться вовсе. Давайте сфотографируемся все. Пока не поздно.

И мы стали фотографироваться — первый раз в жизни.

Дядя Сережа привез такие большие лампочки. Больше арбуза. Деревянные ноги и аппарат «Кодак» с пластинками.

У дяди Сережи в шкапу столько сокровищ, как у Синдбада-морехода.

На днях он мне показал самую старинную монету.

По секрету, канешно.

За нее можно целый дом купить. Только он не покупает. А живут они с тетей Галей в одной комнате на Таганке. Прямо против рынка подъезд.

Фотографировались мы целый божий день. То так сядь, то эдак. То сюда смотри, то туда. А главное — надо замереть! Даже моргать нельзя. Смотреть прямо в дырочку. И не дышать.

Мне-то пара пустяков — не дышать! А вот дедушке. И мама все время кашляла.

Только дядя Сережа закричит: «Внимание!» — мамочка сразу кашляет.

Дядя Сережа даже хихикать перестал.

В конце концов она легла, и ее прямо в кровати и сфотографировали.

А я в черкеске снимался.

— Теперь, — сказал дядя Сережа, — мы останемся навсегда.

Дедушка Георгий Васильевич ездил в Москву, ездил.

А потом взял и заболел.

Пришел доктор Бобков и сказал:

— Крупозное воспаление легких. Надо бы в больницу. Организм все-таки очень изношенный.

Сначала мы испугались. Потому что дедушка в Москве ведь прятался!

А потом, когда ему стало совсем хуже, бабушка вызвала по телефону карету «скорой помощи». И дедушку увезли.

Все эти дни я прожил на Никицкой. Мотался из угла в угол, переводил картинки, играл сам с собой. Даже во двор не ходил.

Все по очереди ездили в больницу. Без меня. Потому что детям в больнице делать нечего. А бабушка даже и домой не ездила. Все время там была.

Один раз, к вечеру, мы сидели у стола в темной комнате и ждали тетю Галю. Она поехала в больницу еще утром и обещалась быть к обеду. Но уже темнело на улице, а ее все не было.

Тетя Муся сказала, что в Москве скоро будет весна, потому что в городе уже пахнет мимозою.

Вдруг стукнуло окно. Я подумал — вот и тетя Галя. У нас так бывает — в дверь не достучишься, так лучше в окно.

Аня пошла открывать. И я побежал почему-то за нею.

Вошла тетя Галя. Сказала:

— Па-поч-ка.

И упала.

В доме пахло камфарой и валерьянкой.

Все плакали. Кроме мамы.

Она сидела белая. Как смерть.

И я боялся на нее смотреть.

Потом тетя Галя рассказала нам — когда дедушка стал умирать, он позвал бабушку и спросил:

— За что, мамочка?

Дедушку хоронили в один день с женой Ленина. Дворничиха сказала:

— Хозяину она поперек горла стала. С того дня ищё. Только под ногами моталася. Архаровцы к ей давно подбирались. Тут она ладушков поела и тапочки откинула. Но жалеть нечего. Свое пожила.