Игорь Беляев - Гибрид: Для чтения вслух

— Опять интриги Марии Павловны. Она может играть только первые роли. А на карьеру Павлуши ей наплевать.

— …Зачуханный, замызганный, серо-буро-малиновый, ну сразу видно — захудалая провинция, — критикует тетя Ира в автобусе.

Все ж таки взрослые не умеют радоваться жизни и постоянно брюзжат, заметили?

— Лучше, чем Лосинка, — без капельки сомнения утверждаю я.

Окна раскрыты, нет бумажных крестов. Значит, налетов здесь не ожидается. И мы будем жить опять в мирное время.

Это орет репродуктор на всю привокзальную площадь…

Может, Прошлое, только прикидывается Прошлым… А на самом деле, если хорошенько зажмуриться — вот оно! Туточки! Самое что ни на есть — Настоящее…

Теперь мы живем на Советской улице, на углу. Дом четырехэтажный, новенький, с иголочки. Снаружи желтый, а со двора кирпичный. Вход с улицы заколочен. Так что ходим через двор.

Поднимаешься по лестнице, можно через две ступеньки, на третий этаж и справа большая дверь из двух половинок.

Открываешь одну половинку и входишь в холл. Так называется большой коридор. Прямо две двери. Слева комната, где живет тетя Маша с дядей Павлушей и Микешка. Микешка — карликовый шпиц.

Он все время тявкает, но не кусается.

Тети-Машино и дяди-Павлушино окно выходит во двор.

Справа — наша комната. Окно прямо на улицу. Тут мы устроились вчетвером — мама, тетя Ира, Наташка и я. Бабушка с дедушкой поживут в комнате у двери направо. Трехкомнатная квартира — это не шутка!

Налево — кухня, где хозяйничает домработница Машка. Она глухая от рождения. И слышит только то, что ей говорит тетя Маша. Спит Машка на сундучке, в углу. На кухонном столе — две керосинки. На стене полочки с посудой. Под окном шкаф для продуктов. У этой стенки маленький столик и три табуретовки.

А большой обеденный стол вынесли в коридор. Так распределила все сама тетя Маша.

— Судя по лицу, наш приезд ей не очень понравился, — тихонечко сказала вечером Адельсидоровна. — Но она терпит, потому что война… И мы все ж таки — близкие родственники.

— Только по линии Павлуши, — ехидно добавила тетя Ира.

Еще есть ванная комната с колонкой. Если ее натопить дровами, получится горячая вода. Уборная отдельно, рядом с ванной. Печек нет. В каждой комнате — железные батареи. Зимой заработает котельная во дворе, и будет тепло. Надо же! А у нас в Москве везде печки. И в Сокольниках, и на Никицкой. Вот вам и «захудалая провинция»!

— По нынешним временам просто шикарная квартира, — сказала Адельсидоровна, когда мы вошли сюда первый раз и осмотрелись. — Жалко, что нет телефона.

Как будто у нее в Лосинке есть телефон! А потом, кому звонить, когда мы все теперь живем вместе.

Обедать мы будем на кухне отдельно. В очередь. Так удобнее, решила тетя Маша с самого начала. Для них обед будет готовить Машка — домработница. Она умеет делать щи и котлеты. А у нас готовить будет — то бабушка, то мама, то тетя Ира.

Дедушка обед готовить не будет. Он должен гулять и дышать свежим воздухом.

Когда после революции всех «буржуев» стали сажать, дедушка взял билеты на поезд и полгода ездил во Владивосток и обратно. Тогда у него мозги и заболели. Зато дедушку оставили в покое.

За хлебом «в магазин напротив» сбегаю я. И еще я буду учить Наташку ходить ногами по комнате. А то она пока только ползает.

Мебель у нас из театра — реквизитная, что осталось от старых спектаклей. Видите, на каждом стуле даже есть номерок.

В нашей комнате посреди поставили буфет. Сразу получилось две половинки. На одной мы с мамой, на другой тетя Ира с Наташкой.

И еще в нашей комнате есть балкон. Балкон выходит прямо на Советскую. В Москве у нас нет балкона. Ни на Никицкой, ни в Сокольниках.

А балкон очень удобная вещь летом. Когда жарко, можно выйти и подышать свежим воздухом. Тетя Ира и мама уходят на балкон покурить.

Тарелка радио висит в коридоре, и мы будем слушать, как идет война.

— В Чкалове пока еще войны не чувствуется, — говорит дядя Павлуша. — Но приемники пришлось сдать.

Ничего страшного. У нас и в Москве приемника не было.

Мне в Чкалове всё понравилось.

Только глухая Машка ворчит ни к селу ни к городу:

— Эх, горе луковое, вакуированный… Понаехали тут, черти. Вся жизнь наперекосяк…

Ни фига себе?! Буду я с ней еще чикаться!

И тут же помчался во двор.

Во дворе ребята играют «в войну». Как в Москве. В тени на лавочке сидит мальчик постарше. Все бегают в трусах и в майках. Он сидит в длинных брюках. На голове — драная папаха. Через плечо — военная сумка. Правда, как все, босиком. Нога на ногу. На столе перед ним лежит карандаш. Он курит папироску и всеми командывает. Вылитый Чапай. Как в кино. Только без усов.

— Откуда, чужарь?

Это он меня спрашивает. Я подхожу.

— Я с третьего этажа.

— Я тя спрашиваю — откуда свакуировали?

— Из Москвы.

— Ага, значит, столичный фрукт. Курить хочешь?

— Не-а…

— Ага, хочется и колется, да мама не велит. Ну и зря. А воевать будешь?

— Буду.

У меня на голове белая дачная панамка. Война идет уже две недели, а я, видите ли, в панамке! Безобразие полное!

— Эй, Петька! Гони сюда.

Подходит «мальчик-с-пальчик». Совсем мелюзга.

— Ну-ка, дай ему в лобешник.

Это он мне приказывает. Чувствую, щеки раскаляются, как сковородки.

— Драться… не буду.

— Это еще почему? — удивляется командир.

— Бабушка маленьких обижать не велела.

— Мировецкая у тебя бабуся, — сплюнул Чапай. — Тогда борись.

Я запихнул свою панамку в карман, и мы кинулись друг на друга. Боролись по правилам. Как показывал в Москве дядя Сережа. Я его сначала на землю свалил и чуть-чуть не положил на обе лопатки. Но тут он выскользнулся «каким-то макаром» и сел на меня верхом. Вот тебе и «мелюзга»!

— Лады, — говорит командир. Ты иди, Петька! А мы тут побалакаем чуток. Меня Котиком зовут. А тебя?

Я называюсь.

— Мама у меня Нина Георгиевна, а папа Константин Борисович. А заехали мы в двадцать вторую квартиру, на третьем этаже, к Павлу Борисовичу…

— Ага. Теперь будешь в моем отряде, Москва. Что привез?

Я перечисляю все мое богатство: перочинный ножик, стрелы с наконечником, кожаный футбольный мячик и конфеты «мишка». Насчет альбома с марками, я пока говорить не стал.

— Тащи все в общий котел, — заявляет Котик.

Я мигом сбегал и принес.

— Сразу бойцом принять не могу. Испытать надо. Сначала походишь новобранцем.

Я согласился и не думая.

— Вечером на Урал пойдем. Скупаемся.

— Я плавать не умею.

— Эх, ты! А еще «Москва»! Не умеешь — научим. Не хочешь — заставим. Не дрейфь, пацан! Победа будет за нами!