Игорь Беляев - Гибрид: Для чтения вслух

И в этот момент примчалась моя дорогая мамочка на дяди-Лениной «эмке». Она была такая бледная, с ненакрашенными губами. Мама сказала, что началась война и нам надо быстро-быстро собираться в Москву.

— Вот видишь, дедушка, а ты говорил… — победоносно заявил я.

Адельсидоровна стала причитать и плакать:

— Азохенвей! Азохенвей! Какой колоссальный ужас!

Дедушка сказал, что быть этого не может, потому что в газетах написано…

— Да перестаньте вы с вашими газетами! Вечно вы говорите какие-то глупости! По радио уже сообщили. Собирайся немедленно! Машина ждать не может.

Я первый раз видел такую маму. Она… накричала на дедушку.

Азохенвей, ахала бабушка, азохенвей…

Только я не понимаю, почему такой колоссальный «азохенвей»?

Ведь бабушка сама рассказывала, как в прошлую войну пришли в Минск немцы, был полный порядок. Евреев даже пальцем не тронули.

Нет, вы только послушайте, как говорила моя бабушка Адельсидоровна еще неделю тому назад:

«…Перестаньте сказать плохо про немцев. Это очень культурная нация. А вот когда они ушли, тут же город схватили поляки. Начались форменные погромы и ужасное насилие. Вы знаете, я сама выросла в Варшаве и до шестнадцати лет понятия не имела ни одного слова по-русски. Но там, на Ерусалимских аллеях, были одни поляки, а здесь уже другие.

…Когда начался обстрел, мы спустились в подвал нашей фабрики. Вдруг заходят к нам два солдата и такой молодой элегантный офицер. Он посмотрел на нас во все глаза и скомандовал: „Проше, пане, злато!“

Моя мама прекрасно говорила по-польски и объяснила этому офицеру, что с нами нет никакого золота. Тогда тот элегантный негодяй (тут моя воспитанная бабушка жутко ругается по-польски) берет пистолет и стреляет в потолок. Пах! Пах!..

Что делает моя умная мама? Она страшно кричит и хватает себя за это место. Ну, поляки не такие дураки и сразу догадываются, в чем секрет. Они переворачивают пожилую женщину вверх дном и находят в чулке зашитый мешочек с бриллиантами. Все семьдесят восемь каратов! Целое состояние».

Бабушка переходит на свой еврейский и начинает сморкаться.

«…Пардон, — заявляет этот элегантный негодяй совсем по-русски, — а вы еще хотели морочить мне голову. — Тут бабушка опять ругается по-польски. — Через пять минут времени моя мать была уже бедная женщина…»

Сколько раз я слышал от Адельсидоровны эту печальную историю! И мне всегда было жалко мою прабабушку и ее семьдесят восемь каратов. Если бы у нас сейчас были эти караты, мы бы всю дорогу не бедствовали. И мне купили бы наконец детский велосипед со свободным ходом.

— Особа была слаба на передок, — заметил тогда дядя Леня. — И у мадам сдали нервы.

Умерла эта «бедная женщина» совсем недавно. Я даже помню когда. Позапрошлым летом. Ей было уже скоро сто лет. И она работала кассиром в магазине уже при советской власти. Сюда в Москву она никогда не приезжала.

Адельсидоровна ездила в Минск на похороны и привезла оттуда целое эмалированное ведро вот с таким крупным крыжовником. И еще вилки, этот чайник и вазочку. Хотите, я пойду в дом и покажу вам эту вазочку?

Вот уж действительно «азохенвей»!

Эники-беники ели вареники…

Дедушка с бабушкой остались в Лосинке, а мы помчались в Сокольники.

Долетели быстро. Даже не укачало. Хотя от бензина в машине меня всегда тошнит.

А в Сокольниках уже был большой шухер.

На каланче ходил пожарник в тулупе, в каске и с ружьем. В двадцать четвертое отделение, которое в нашем же дворе, пачками водят прохожих в шляпе.

Прошел слух, что в Москву немцы бросили целый десант. А в кино всегда показывали шпионов в шляпе. Вот и стали хватать на улице всех, кто вырядился на воскресенье.

Как только появляется в небе какой-нибудь самолет, ребята замирают с открытым ртом. А потом тут же несутся как угорелые в сторону парка. Шпионы ведь наверняка будут прятаться там в кустах. Я, канешно, тоже стал гонять вместе со всеми. Красота! Разве сравнишь с Лосинкой!

Папа идет в гастроном к метро и приност вот таких два куска сала по восемьсот грамм, под названием «шпик».

— Как раз, эт-самое, до конца войны хватит.

Вообще-то в нашем доме шпик никто не ест.

А зачем лопать это жирное сало, когда в магазине всего завались. И тебе колбаса краковская, икра паюсная, лососина. Ну все, что твоей душеньке угодно. Просто скатерть-самобранка! Я лично больше всего люблю красную икру или баклажанную. Одна бабушка делает судак заливной, а другая бабушка на праздник обязательно готовит фаршированную щуку. Вообще, говорят у нас в семье, с едой в Москве стало почти так, как до революции. Были бы только деньги.

Но деньги есть не у всех. У меня, например, их совсем нет. Дают иногда гривенник на томатный сок, и всё. Тяжело быть ребенком, даже в мирное время!

А теперь начинается другое, военное время.

Что будет?

Поживем — увидим.

Ночью объявляют тревогу.

Мы с мамой побежали в метро, а папа остался дома. После того, как он «посидел в командировке» и ему сломали ребра, папа уже ничего не боится.

— Когда сажают копчиком на уголок табуретки, эт-самое, или бьют по почкам сапогами, эт-самое, — тут можно сказать уже «дрек мит пфефер»…

Только это выражение он и знал на бабушкином «идише». За то про «еврейское говно с перцем» он вспоминал при каждом удобном случае.

И обязательно прибавлял «это самое».

— …И то, я ничего им не подписал, эт-самое. А бомбежка — это абсолютная чепуха на постном масле. Хреновина!

Бабушка всегда говорит:

— Костя! Перестань ругаться! Ты уже не в тюрьме.

Мама ужасно обижается, когда папа ругается при ребенке, и у нее тут же портится настроение.

Папа просит прощения:

— Котенька, эт-самое. Ну прости меня, пархатого еврея. Просто с языка слетело.

Если у мамы тут же не поправляется настроение, папа начинает бить посуду. «Кузнецовские» тарелки из дедушкиного сервиза летят на пол. Раз! Даже мамин любимый чайник-павлин раскокал!

В общем, начиналась катавасия, я плакал навзрыд. Тут ко мне бросались с двух сторон родители.

— Ну успокойся, сынище-парнище. Чего ты так расквасился?

А я рыдал и приговаривал: «Только не разводитесь. Только не разводитесь. Пожалста…»

— С чего ты взял? — тут уж удивлялась мама. — Мы вовсе не собираемся разводиться. Откуда ты это выдумал? Опять набрался разных гадостей от Серебряных?!

Это она ко мне.

Серебряные — это наши соседи по дому в Сокольниках.

— Видишь, до чего ты довел ребенка?

Это она к папе.

Тут они обыкновенно мирились и целовались.

Такая у нас дома случалась в мирное время чепуха на постном масле!