Виктор Еремин - Крымские «армагеддоны» Иосифа Сталина

1. Делегации было поручено завязать тесные отношения с руководством мирового сионизма. Зачем, если с начала войны в США сидел наш посол М. М. Литвинов, хорошо знакомый с вождями сионистов и в предвоенные годы чудом избежавший репрессий в том числе и за это? Если чрезвычайный и полномочный посол СССР в Великобритании И. М. Майский [332]с 1941 г. несколько раз официально встречался с Давидом Бен-Гурионом? Если в Вашингтоне и Нью-Йорке работала Елизавета Зарубина, еврейка, свободно входившая в кулуары руководителей высших сионистских кругов? Чего рядом с этими зубрами разведки еще делать режиссеру — мелкому стукачу и поэту-сексоту? Ко времени их прилета в США все связи с сионистами уже давно были установлены, отлажены, и шла повседневная кропотливая работа. Ведь сионисты сами были заинтересованы в добрых отношениях с властями СССР.

2. Михоэлсу и Феферу было поручено найти выходы на Манхэттенский атомный проект. Зачем? Ведь Клара Оппенгеймер, жена руководителя проекта, была самой близкой подругой Елизаветы Зарубиной и уже напичкала проект «зарубинскими» людьми? А агент Зарубиной Маргарита Конёнкова [333]утвердилась в правах любовницы сластолюбивого Альберта Эйнштейна — она даже уговаривала ученого стать агентом советской разведки, но он отказался и с тех пор в шутку называл Маргариту «моя шпионочка». С кем и для чего могли тут конкурировать случайно залетевшие в США на пару месяцев агитаторы?

23 марта 1943 г., через три недели после окончания Сталинградской битвы, Михоэлс и Фефер вылетели в США. В отличие от Молотова, они летели победителями. За время их пребывания в Штатах состоялась Курская битва, и был завершен коренной перелом в Великой Отечественной войне — стратегическая инициатива окончательно перешла к Красной Армии.

Путь в Америку оказался очень длинным. Вот как описали его сами путешественники: «Из Москвы до Нью-Йорка мы добирались в течение сорока дней. Этот своеобразный рекорд был нами побит не на волах, не на автомобилях, не на верблюдах и не на кораблях, а на всамделишных американских самолетах.

В Тегеране нас продержали в ожидании “прайорити” (преимущественное право посадки на самолет) три недели, успокаивая тем, что как только мы оторвемся от иранской земли, то “ляжем на прямой курс”, и если не будет никаких случайностей над горами или над океаном и ежели все прививки против холеры, чумы, тифа, желтой лихорадки и многих других болезней будут “в порядке”, то мы без особых задержек долетим до США. Мы спокойно пронеслись над Персидским заливом, пересекли Иран, проплыли над Палестиной и, огибая Порт-Саид, поклонились пирамидам и приземлились в Каире. Здесь повторилось то же, что и в Тегеране, — прождали дней восемь, и при посадке нас снова заверили в том, что мы “ляжем на прямой курс”. Но в Хартуме нам пришлось несколько дней дышать накаленным воздухом пустыни, а в Аккре — влагой Золотого Берега [334]. Если учесть все это, приходится даже удивляться, как мы уложились в сорокадневный срок, став “рекордсменами”.

— Война! — вот как нам объясняли необычные для воздухоплавателей темпы движения.

Естественно, что многократные высадки из самолетов и задержки в пути, вовсе не связанные ни со случайностями, ни с прививками, не могли не влиять на наше настроение. И в минуты, когда глаз был уже насыщен множеством памятников, которые старый шах наставил себе при жизни в Тегеране, когда слух притупился от шума многоязычной толпы в Каире — ноги устали от беготни по “офисам” с просьбами и требованиями отправить нас с ближайшим самолетом, а в ответ на наши просьбы и требования звучал унылый рефрен: “Мэй би, ту мороу монинг [335]”, — мы в припадке человеческой слабости готовы были объяснить эти многодневные задержки не войной, а холодком; или, скажем еще проще, отсутствием энтузиазма у некоторых хозяев положения.

И, как ни странно, “холодок” этот меньше всего казался уместным в знойной Суданской пустыне…» [336].

Не будем останавливаться на рассказе о встречах советских делегатов с рядовыми американцами. Об этом написано и опубликовано очень много. Общий характер происходившего передали сами путешественники: «…когда одна газета, желая напугать наших слушателей, сообщила о том, что Михоэлс и Фефер — не артист и не поэт, а участники Сталинградской битвы и прибыли мы со “специальной миссией”, а посему надо быть с нами осторожными, это нам помогло. Узнав из этой заметки, что “мы участвовали в битвах за Сталинград”, народ повалил на митинг. Зал, рассчитанный на десять тысяч человек, был переполнен. На многих собраниях, во многих газетах, на предприятиях и в кафе, в театрах и на фермах, в троллейбусах и в сабвее дебатируются вопросы войны, вопросы открытия второго фронта, послевоенные проблемы» [337]. Подобных, и даже более грандиозных, встреч делегации ЕАК с американской публикой историки насчитывают свыше ста за три месяца!

Однако для нас гораздо важнее понять, как отнеслись к делегатам ЕАК еврейская политическая элита и крупный капитал. Здесь следует учесть, что об истинном положении дел в правящих кругах СССР за рубежом знали весьма смутно и с легкостью верили в возможность существования там неведомого для открытого мира могущественного закулисья. Вот этот миф о советском закулисье, помноженный на столь странное появление в США внепартийной, узко национальной делегации из страны «еврейской» революции, первоначально породил уверенность в американских верхах, что приехали никому не известные истинные политические воротилы — кукловоды в сталинском театре марионеток. А потому и отношение к делегации было серьезное и требовательное.

Как результат, Михоэлс изначально оказался в своей театральной стихии. В нем еще не разглядели политическую пустышку, подставного клоуна-жертву на сцене геополитического театра. Принимавшая сторона видела в режиссере одного из многих московских театров влиятельную политическую фигуру и относилась к нему соответствующим образом. А Михоэлс развернулся во всю свою актерскую мощь, с блеском разыгрывая роль Хлестакова перед восторженной толпой «провинциальных чиновников»… Наивный, добродушный, доверчивый, он искренне представлял себя отцом народа, подвергнутого ужасам холокоста, борцом за утерянное Отечество для изгнанников и вечных мытарей… Так преподносят нам происходившее тогда бесчисленные апологеты Михоэлса.

Из воспоминаний современников известно, что в первые дни турне делегации ЕАК Маргарита Конёнкова представила Михоэлса и Фефера лично Элеоноре Рузвельт [338], жене президента и возвеличенной меценатке еврейского народа. При публичных выходах ее нередко сопровождали представители семейств — владельцев Федеральной резервной системы США и основателей-управителей «Джойнта». Большинство стариков уже покинули этот мир, но молодые Варбурги, Ротшильды, Шиффы, Лебы, Куны продолжали дело своих отцов. Как раз в 1943 г. у них шла активная работа по подготовке к внедрению в мировую экономику долларовой валютной системы, что вскоре и произошло на Бреттон-Вудской конференции (июль 1944 г.).