Карл Виттфогель - Деспотизм Востока. Сравнительное исследование тотальной власти

Представитель классической экономической теории Джон Стюарт Милль, который в своих 'Основах политической экономии' писал о государстве Востока, предупреждал в той же книге об опасности всепроникающего государства, интеллектуального элитарного деспотизма ('правительство овец, возглавляемое их пастырем, как ничто иное столь сильно отражает интерес пастыря, касающийся процветания его стада'), 'политического рабства' и 'господствующей бюрократии'. Побудили ли эти и другие академические увещевания Маркса в 50-е годы к тому, чтобы скрыть бюрократический аспект деспотизма Востока? Этого мы не знаем. Но мы знаем, что в 60-е и 70-е годы писатели- анархисты выступали с гораздо менее академической по духу критикой против марксистских принципов государственного социализма.

Когда Маркс писал окончательную версию первого тома 'Капитала', он находился в открытом конфликте со сторонниками Прудона. А с конца 60-х годов он и Энгельс были явно обеспокоены заявлением сторонников Бакунина о том, что государственный социализм неизбежно приведёт к деспотическому господству привилегированного меньшинства над остальным населением, включая рабочих. В 1873 году Бакунин продолжил нападение в своей книге 'Государственность и анархия', в которой настаивал, что представляемое Марксом социалистическое государство, 'с одной стороны, порождает деспотизм, а с другой - рабство'. Марксистская теория - 'ложь, за которою кроется деспотизм управляющего меньшинства, тем более опасная, что она является как выражение мнимой народной воли'.

Политические решения, предлагавшиеся анархистами, были бесспорной утопией. Но их критика оказалась точной, насколько можно судить по интерпретации Марксом Парижской коммуны (которую анархисты считали шутовской инверсией его ранних идей), а также из-за секретности, которой в 1875 году Маркс и Энгельс окутали свои идеи государственного социализма и диктатуры пролетариата. В своём личном экземпляре 'Государственности и анархии' Маркс сделал обширные примечания, но он никогда не отвечал на едкие аргументы Бакунина публично.

Проблема деспотизма Востока наиболее серьёзно смущала Энгельса в первые годы после появления книги Бакунина. Его вставки в третий том 'Капитала', касавшиеся эксплуататорских деспотических режимов России и Индии, были сделаны в 90-е годы, когда, по собственному утверждению Энгельса, его больше не беспокоили анархисты [278].

Авторы 'Манифеста коммунистической партии' обвиняли 'утопических' социалистов в том, что те давали 'фантастическое описание будущего общества'. Но Маркс и Энгельс сделали то же самое, когда изобразили своё социалистическое государство. Отцы 'научного социализма', которые реалистично, хотя и несовершенно, проанализировали проблемы капиталистической экономики, оказались не в состоянии совершить подобное для анализа проблем диктаторского и функционерского государства, социалистический вариант которого они стремились установить. Подменив научное исследование 'фанатической верой', они допустили ту самую ошибку, за которую так жестко критиковали ранних утопистов.

И их постигла та же участь. Утопические взгляды, которые в убеждениях Маркса и Энгельса первоначально имели прогрессивное ('революционное') качество, лишились 'всякого практического смысла и всякого теоретического оправдания', когда появились новые прогрессивные социальные силы. Их важность оказалась 'в обратном отношении к историческому развитию'. В итоге они стали совершенно 'реакционными'.

Социалисты, бывшие сторонниками утопического государства, также достигли финальной черты, в иных обстоятельствах и гораздо более удивительным образом. Их экономический и функциональный подход к истории стимулировал социальные науки XIX и начала XX веков. А их социальная критика стимулировала борьбу против чудовищных условий, которые были характерны для ранних фаз современной промышленной системы. Но в процессе осуществления их первоначальное видение утратило своё прогрессивное качество. В теоретическом плане этот реакционный потенциал проявился довольно рано в регрессивном отношении Маркса и Энгельса к азиатскому варианту управленческого и бюрократического деспотизма. В практическом плане этот реакционный потенциал проявился в колоссальном масштабе, когда через девять месяцев после падения полууправленческого аппаратного государства царской России большевистская революция проложила путь к восхождению тотального управленческого аппаратного государства в СССР.

Факторы, которые всё более искажали взгляды Маркса и Энгельса на деспотизм Востока, привели к ещё более регрессивным результатам в случае с Лениным.

В течение первых двадцати лет своей политической карьеры Ленин в целом поддерживал версию Маркса о классической концепции азиатского общества, но с самого начала его отношение к ней было необычно избирательным. Он никогда не упоминал об управленческой функции деспотизма Востока, хотя, конечно, знал о соответствующих заявлениях Энгельса в 'Анти-Дюринге' (откуда он часто брал цитаты), а в 1913 году ознакомился с письмами Маркса и Энгельса, в которых подчёркивалась эта функция. Не ослабляло его нежелание исследовать функциональную сторону азиатского деспотизма и осознание того, что этот аспект подчёркивали Каутский, чьим 'ортодоксальным' марксизмом он восхищался, и Плеханов, которого он считал ведущим авторитетом в области марксистской философии даже после того, как разошёлся с ним в политических взглядах.

Таким образом, Ленин закрыл глаза не только на важнейшие факты традиционных азиатских государств, но и на существенные черты царского режима, чью управленческую деятельность он мог наблюдать вблизи. В своей книге 'Развитие капитализма в России' (1899 год) он совершил удивительный трюк, описывая рост промышленности, опирающейся на частную собственность, на своей родине без указания размеров предприятий, управляемых государством, которые в течение почти двухсот лет господствовали в российской крупномасштабной промышленности и, претерпев значительные изменения, всё ещё играли важную роль.

Пренебрегая управленческой ролью царского деспотизма, Ленин серьёзно исказил картину экономического строя России. Преуменьшая значимость эксплуататорской роли деспотизма, он исказил эту картину ещё больше. В 1894 году Энгельс отмечал сильное влияние налогообложения на российских крестьян. А несколько лет спустя Даниельсон (Николай-он) и Милюков показали, что правительство за счёт прямых и косвенных налогов лишало российских крестьян около 50 процентов их дохода. Хотя Ленин был детально знаком с работой Даниельсона, он не упомянул о косвенных налогах, которые были многочисленными и тяжёлыми, и эта методика привела его к проблематичному выводу, что у крестьян, о которых он имел подробные данные, налоги поглощали лишь около 15 процентов или 'одну седьмую часть валового расхода'.