Анатолий Андреев - Психика и сознание: два языка культуры. Книга 1. Капли океана

Далее возникает огромный рационалистический соблазн объявить человека мыслящего венцом творения, целью и смыслом природы и истории, и на этом закрыть вопрос о его «непостижимой» сущности, демистифицировав проблему загадочной души, и открыть аналитическую страницу истории человечества.

Проблема в том, что философ не «лучше» художника (сама постановка вопроса в подобной плоскости – свидетельство вульгарности, то есть недостаточной диалектичности подхода); он и «лучше» и «хуже» (смотря в каком отношении), он не может заменить художника и не может обойтись без него. Не существует такой выверенной шкалы, которая однозначно ориентировала бы нас на некий правильный, райский курс. Избрав одно достоинство – теряешь другое. Получив в чем-то бесспорные преимущества, осознав себя центром вселенной, человек получает в одном пакете с новообретеннымм дарами и многократно увеличенную в размерах ахиллесову пяту. Вот наиболее очевидные плюсы-минусы.

Во-первых , научившись правильно оценивать реальную ситуацию, мыслитель лишается идеологической защиты, которая, будучи плохим способом познания, достаточно эффективно выполняет именно защитные функции.

Во-вторых , он лишает себя удовольствия разделять общество с единоверцами, поскольку становится слишком умным, чтобы быть под защитой глупости (классический эффект «горя от ума»).

В-третьих , усиление интеллекта, все более увеличивающего разрыв между мыслителем и художником, чревато своего рода философским идиотизмом, т. е. презрением к жизни как таковой. Проще говоря – чревато гибелью.

В новой ситуации мы получаем не безмятежное и благостное состояние духа (его-то мы как раз оставляем за порогом – в обмен на право жить умом), а сплошной клубок противоречий, относительно разобраться в котором можно только посвященному (то есть мыслителю, кому ж еще?).

Если мы, убоявшись мудрости, от которой больше печали, нежели духовного комфорта, решимся предпочесть художественное «освоение жизни», то мы должны иметь в виду следующее. Художник подпитывается чувствами толпы, «своего народа» – и одаривает свой народ усовершенствованными и актуальными моделями тех же чувств и переживаний. Хочешь быть популярным – соответствуй духовному калибру аудитории; хочешь соответствовать веяниям времени – будь готов пафосно отрекаться от вчерашних иллюзий и вдохновенно разделять иллюзии дня сегодняшнего, готовя тем самым почвы пафосного отрицания последующим поколениям художников. Если мыслитель пытается смотреть на все с точки зрения вечности, то художник по природе своей стремится жить одним днем. («Жизнь коротка, искусство вечно» в таком случае становится парадоксом, смысл которого, впрочем, легко объяснить: вечным становится ведь именно то искусство, которое умеет жить одним днем или: пропуском в вечность служит умение остановить мгновенье.) Способность к моральной пластичности и гибкости (вот она, фора чрезмерно психологичных натур, тяготеющих к артистизму) позволяет художнику без особых угрызений изымать из джентльменского набора негнущийся моральный стержень, поэтому в нравственном плане художники очень часто оказываются если не грязелюбами, то, во всяком случае, беспринципными лицедеями, меняющими маску на заказ в зависимости от обстоятельств.

Можно упрекать их за это, а можно понять, что имитаторы по натуре (то есть художественно очень одаренные) не могут иначе. Хороший человек, человек с принципами – смерть художнику (говорю о законе, который имеет свои исключения, не отменяющие, конечно, сам закон).

Что предпочтительнее?

Вопрос риторичен в силу того, что невозможно отвергать ни одно, ни другое. Анализ примиряет крайности – но (подчеркнем) не размывает ни нравственных, ни собственно художественных критериев.

Мыслитель ближе всех достигает представления об истинном положении вещей. Но плата за это – паралич жизненных сил, отстраненность от жизни, непонимание, одиночество.

Что лучше?

Ясно, что и здесь мы имеем дело не с вопросом добра – зла в контексте очевидной альтернативы, как в сказке, продукте мифологического сознания, а с вопросом выбора того, без чего тебе не обойтись. Причем, выбора, который часто в решающей степени не зависит от нас. Мы оказываемся заложниками и ситуации, и собственной одаренности как предрасположенности к тем или иным культурным колеям.

Духовная жизнь личности и общества пульсирует между двумя полюсами, сосредотачиваясь попеременно то на одном, то на другом. При этом она не утрачивает своей с разной степенью обозначенной доминанты, которая сказывается в том, на каких принципах организуется духовный мир, а не в сиюминутной активности того или иного полюса.

Так к чему же приводит непредвзятая экспертиза разума в плане предпочтения одной жизненной стратегии перед другой?

Прежде всего к самой экспертизе начинаешь относиться с опаской, ибо сражение разума с жизнью если и приведет к победе первого (то есть к смерти), то вряд ли вызовет особый восторг. Жить-то хочется. Сам же вердикт разума разочаровывающе прост: истина остается истиной, художник – художником, философ – философом, хороший человек – хорошим человеком, а невозможность (оставим, пожалуй, теоретическую возможность) соединения всех добродетелей без обязательного принесения в жертву некоторых из них – фатальной невозможностью. Человек остается человеком, жизнь – жизнью. Почти ничего нового. Но не так уж и мало: разум снимает как неразумную номинацию метафизиков «пальма абсолютного первенства в культуре».

Люди, воспитанные «при интеллекте», живущие под сенью разума, представляются «душам вожделеющим» (по Сократу) дикарями и варварами, тогда как в действительности все обстоит с точностью до наоборот.

Люди делятся на две культурные расы: на умных и всех остальных. «Души вожделеющие» жизнь готовы отдать за своих близких и родных – но они с места не сдвинутся и пальцем не шевельнут, чтобы вступиться за истину. Умные же имеют глупость и близких своих судить по законам порядочности и всегда остаются верны истине – потому они обречены на одиночество. Он тебе друг, брат, сват – но истина дороже? Вот и будь с истиной. Ближние не простят.

Люди, формирующие принципы своей жизнедеятельности «от вожделения», то есть от бессознательных, инстинктивно-эгоистических программ, просто не в состоянии осилить природу менталитета порядочных «рационалистов» – душ рефлектирующих. Последние и не делают секрета из принципов обусловленности своего поведения, и готовы поделиться проклятым экзистенциальным грузом. Но…

Но «вожделеющим», судящим по себе, не дано, просто роковым образом не дано оценить близких своих, иноплеменников из другой расы. Случается, что барьер, разделяющий «вожделеющих» и «рефлектирующих», бывает воздвигнут в одной семье. Более того: духовная пропасть чаще разделяет не континенты (хотя и континенты тоже), а именно близких. «Рефлектирующие» не ищут одиночества, они обречены на него. Если уж и считать такое одиночество знаком избранности – «рационалисты» тоже бывают не лишены слабости дешевого тщеславия – то в последнюю очередь. Прежде всего, такое одиночество – грубый крест судьбы, обрекающий умных на неуспех, некарьеру, неизвестность.