Алексей Каплер - Киноповести

В поселок входят люди. Огромное количество людей с топорами, желонгами и лопатами в руках.

Ослепительно сверкают каски пожарных.

Все останавливаются у развалившегося плетня маленького дома. Он так низок, что Примак легким прыжком поднимается на его крышу.

Кто-то подает знак, и оркестр замолкает.

Слепая старуха — бабка Юлия — стоит в толпе. Она напряженно вытягивает шею.

— Товарищи, — доносится до нас голос Семена. — Месяц назад, ночью, из города Мен округа Кептоун в Англии по дороге шел человек. В руках у него было несколько досок. На плече мешок. За ним шла жена с мальчишкой на руках. Они вышли далеко за город и остановились…

Ольга пробирается к самому плетню и садится на камень, не сводя блестящих и беспокойных глаз с Семена.

Бабка Юлия стоит в толпе, подавшись вперед всем телом, и слушает.

— Человек взял лопату и стал рыть землю, — говорит Семен. — Он поставил один столб и стал рыть яму для второго. Огромный город лежал у него за плечами. Гул его стоял над полем, и тысячи огней заревом освещали полнеба. Из нескольких досок и картона человек построил себе дом. Потом он лежал на земляном полу на куче соломы вместе со своим сыном. Он лежал целые дни, чтобы меньше хотелось есть… Я говорю о Джеке Шеффильде, о забойщике шахты «Мери», на которой он проработал тридцать лет. На прошлой неделе его нашли замерзшим в своей убогой хижине…

Ольга вскочила на ноги. Она уже не смотрит на Примака. Она поворачивается к людям и глядит им в лица.

— Для нас это прошлое, — говорит Семен, и голос его становится жестким. — И сегодня мы должны с этим прошлым рассчитаться. Посмотрите, на нас глядят шахтеры Боринажа, шахтеры Глазго и Силезии. Вот они стоят на пороге своих лачуг, таких же, как эти… Крушите, товарищи, к чертовой матери это проклятое гнездо, залитое кровью, слезами и потом!.. Мы переезжаем в новый город, социалистический город… И никакие файвужинские, никакие красовские… никакие проходимцы и карьеристы не смогут помешать нам строить нашу жизнь!

Семен поднимает топор.

Ольга, плечом к плечу с Галкой, бросается вперед. Они срывают с петель дверь лачуги. Потом Ольга берет желонгу и начинает разбивать крышу.

Шахтеры идут от дома к дому. После них не остается ничего. Кузьма помогает: где сорвет оконную раму, где кинется разбивать плетень…

Бабка Юлия ходит между людьми, торопливо ощупывая палкой землю. Останавливается, прислушиваясь к неистовому шуму разрушения.

— Поберегись, бабка, ушибу! — кричат ей с крыши, и тяжелая доска падает к ее ногам. Но она не отходит. Слушает, вытягивает шею. Напряженно смотрит вперед мертвыми глазами.

Оркестр играет громко, но его заглушает шум падающих досок и камней, стук топоров.

На месте первых домов осталась груда трухи.

Ветер гонит и рвет гигантское облако пыли, поднятое над «Шанхаем».

Пожилой пожарный подносит горящий факел к облитой керосином лачуге.

— Эхма, раз в жизни!..

Лачуга ярко вспыхивает. Он отходит в сторону, любуясь огнем, который не надо тушить.

Пожарные поджигают стоящие на отлете хибарки. Высокие столбы пламени вырываются к небу.

Тяжело дыша, Кузьма подходит к бабке Юлии. Он размазывает кулаком грязь по вспотевшему лбу.

— Бабка, а бабка, сейчас Кононенковых крушат, уже крышу сняли, стену бьют.

Лоб бабки Юлии морщится складками.

— Кононенков Павел лежал все, лежал. Восемь лет лежал. Забойщик. Ноги перешибло ему, гнил заживо… Дети из дому ушли. Жена ушла. С голоду умер. А вонь такая из дома шибала, мимо идешь — голову воротишь… Надо все эти доски сжечь. Поди скажи…

Бабка Юлия берет Кузьму за руку. Торопливо идут они по поселку, а кругом адский шум. Носится в воздухе пыль, летят щепки.

— Ого, — кричит Кузя. — От Шагайды одна стенка осталась…

Посреди улицы, на бревне, сидит молодая женщина. Она плачет покачиваясь. Вокруг нее падают куски крыши, щебня, обломки досок. Проносится туча пыли.

— Жалеешь?.. — говорит Ольга, проходя. — Дура, дура ты. Плясать должна.

Ольга бежит дальше. И кажется, что сама, она танцует, так легка ее походка.

Бабка Юлия ходит между грудами обломков и ощупывает все вокруг. Ее лицо потеряло обычную неподвижность. Волнение изменило его черты. Неожиданно она останавливается, касается палкой калитки, стены. Руки ее дрожат.

— Почему Фролова дом не ломаете?.. — кричит она и поднимает свою палку. — Сюда, сюда!..

Несколько человек разом налетают на фроловский дом и разносят его сильными ударами топоров.

— А что, что, бабка? — заглядывает старухе в лицо Кузьма. — Чего тут такое было?

Старуха машет рукой.

— Не надо тебе и знать…

Грохот обвала.

…Посреди пыльного пустыря осталась стоять одна-единственная хибарка. Семен и Матвей приколачивают к ней большую вывеску:

Снизу помельче:

Кругом молча стоят люди.

Ослепительный фейерверк.

Музыка, песни.

Перед нами город, залитый светом. Световые столбы прожекторов убегают в небо, скрещиваются и разбегаются, изредка выхватывая из темноты вышку копра или верхушку террикона.

Разноцветные ракеты взлетают снизу, падают откуда-то из-за облаков, брошенные с аэроплана.

В городе карнавал. Все улицы, скверы, окружающие город, роща заполнены пестрой толпой.

Сквозь толпу, теснясь, пробираются двое.

Это Матвей Бобылев со своей Галкой идут под руку, нежно прижавшись друг к другу. На них сыплется дождь конфетти, их обвивают змеи серпантина.

Над праздничным городом звучит песня: веселый женский голос льется из десятка громкоговорителей.

Вдоль аллеи молодого, совсем еще прозрачного сада выстроились нежные саженцы. На скамейке сидит Семен. Он слушает песню с задумчивой и грустной улыбкой.

Подбегает Кузьма. Мальчик прижимает к груди сонного петуха.

— Поймал!.. — кричит Кузя задыхаясь. — С насеста снял, сонного…

Семен не слышит.

— Поймал! Петуха! — повторяет мальчик.

До Семена доходит наконец смысл Кузиного сообщения.

— А-а!.. Что же, с меня пятнадцать рублей, — говорит он рассеянно.

— Ладно уж… Я бесплатно. Для вас.

— Ну, спасибо. — И Семен снова поворачивается к репродуктору.

Кузя топчется с петухом в руках.

— А что с ним делать будем?

— С кем?.. А! С ним!.. Давай отпустим его. Хорошо?

Кузьма разочарованно опускает петуха на землю.

Закрыв глаза, Семен слушает песню. Мальчик тоже прислушивается.

— Это жена моя поет, Люба… Хорошо поет? — говорит Семен, не открывая глаз.

Кивнув, Кузя отходит.

На другой скамейке сидит Ольга. Кузя подсаживается к ней.

— Это Семен Петровича жена поет, — сообщает он. — Люба. Хорошо поет.

— Счастливая, вот и поет хорошо… Зачем это неправду говорят про коммунизм, — думает вслух Ольга, — что все будут счастливы? Ведь это неправда, выдумка… Если ты любишь так, что голову положить не жаль… А он не любит тебя, ни за что не любит… тогда что? Как тогда?..