Александр Миндадзе - Парад планет

— Я не хочу вникать в твои дела… Но ты изменился, Витя, ты не часто приезжаешь, и нам это видно. Ты рано стал взрослым, вот что я думаю. Может, было бы лучше, если бы твои успехи пришли к тебе позже…

— Лет в пятьдесят? — опять засмеялся Виктор. — Да нет, мама, все в порядке. И Наташа… ты просто ее мало знаешь, но она не из тех жен, которые торопят…

— Да я и тебя-то мало знаю, — сказала мать и провела рукой по щеке сына.

Он задержал ее руку и поцеловал.

…Потом она провожала его — довела до двери, молча стояла, глядя, как он спускается по ступенькам. Уже на аллее, перед тем как свернуть на тропинку, Виктор обернулся, прощально взмахнул рукой. И стал огибать здание, быстро шел по тропинке, пока не расступились деревья, не открылся садик, лавочка, мужчина в пиджаке и шляпе, с папироской во рту. Отчим бодро поднялся, шагнул навстречу. Они снова выбрались на аллею, отчим шел впереди, припадая на хромую ногу. У самых ворот Веденеев вдруг замедлил шаг, обернулся. Мать все стояла у двери, стояла и смотрела ему вслед. Виктор застыл на мгновение, казалось, неподвижность матери передалась ему. Наконец он взмахнул рукой, и мать повторила его жест.

Был уже вечер. Веденеев шел в темноте через двор, приближаясь к своему дому. Подкатило к подъезду такси, пассажир хлопнул дверцей, и Виктор заметил, как тотчас же отдернулась штора в окне на четвертом этаже, на мгновение показался знакомый силуэт. Наташа ждала его…

…Они сидели в темноте перед телевизором.

— Ты не спрашиваешь, где я был?

— Я никогда не спрашиваю, если ты мог заметить.

— Я ездил к матери.

— А я так и подумала…

— Слушай, я, наверное, отложу защиту.

— Это кто, она советует? Мама?

— При чем тут мама. Я сам так думаю…

Наташа словно и не удивилась, встала, равнодушно переключила телевизор на другую программу, снова опустилась в кресло.

— Смотри-ка, — усмехнулась вдруг, — тебя прямо так и тянет к тюремной решетке.

— А что ты думаешь… Должен я расплачиваться? Или не должен?

— Расплачиваться — за что?

— За смерть человека.

— Вот куда тебя повело, — сказала Наташа.

— А в самом деле. Какая бы она там ни была — слепая, глухая, хромая, но она жила ведь, верно?

— И теперь ты хочешь принести ей в жертву свою жизнь? И заодно мою?

— Почему твою?

— Это верно, — сказала Наташа. — Меня ты не принимаешь в расчет.

Виктор повернулся к ней, но Наташа уже поднялась с кресла.

— Давай чай пить. Ладно. Там уж, наверное, кипит вовсю…

Она вышла из комнаты. Вернулась, поставила перед Веденеевым полную чашку, бросила сахар, заботливо помешала ложечкой. И сказала:

— Витя, есть одна новость, которая все меняет.

— Еще одна новость?

— Еще одна. У нас с тобой будет ребенок.

Виктор долго смотрел на нее:

— Повтори.

— У нас с тобой будет ребенок.

— Когда?

— Ну, не знаю. Можно посчитать.

Они поднимались по лестнице.

— А почему мы не на лифте? — удивился вдруг Веденеев. — Подожди, я пригоню.

— Зачем? Два этажа еще.

— Давай пригоню.

— Да ну что ты! Вот дурачок…

Была знакомая дверь, звонок — все как в прошлый раз. И хозяйка квартиры в домашнем платье, в тапках на босу ногу, с сынишкой, все так же выглядывавшим из-за спины.

— Агитаторы! — представился Веденеев.

— Ой, а дома никого…

— Никого?

— Да, на стадион поехали. Там футбол с немцами… Вот жду, вернуться должны. Вы заходите, что ли, посидите пока…

Женщина двинулась по коридору в глубь квартиры, и, помешкав, Веденеевы пошли следом.

Потом они сидели в комнате на диване, смотрели на хозяйку, слушали, время от времени понимающе кивали, переглядывались.

— Вообще, конечно, нехорошо получилось… — говорила хозяйка. — Альберт — ну, помните, у окошка сидел, без руки он — вы как ушли, он жалеть стал, мол, неприятный осадок у меня, что ж мы — прокуроры, что ли? Ну, Степан Сергеич, ясное дело, спорить с ним… так слово за слово и разругались… От разных отцов они, сводные, и живут-то далеко — один в Пензе, другой аж в Махачкале, раз в кои веки встретились — и пожалуйста… А Володя мой тоже хорош — знай сидит, масла подливает… Потом Степан Сергеич поднялся, дверью хлопнул. Не очень-то на него покричишь, как-никак директор предприятия. Ну, потом еще Костик подошел. Вы Костика нашего не видели?

— Костика? Нет. Это кто такой?

— Племянник ее. Он так, вроде как на отшибе, они с Володей не очень, в общем… Анна Егоровна их мирила, как раз перед смертью. Она все — за Костика, чтоб его не обижали… А у вас закурить не найдется? — вдруг спросила смущенно женщина.

Виктор посмотрел на Наташу и извлек из кармана пачку, из другого — зажигалку. Щелкнул, протянул женщине огонь. Поймал завороженный взгляд мальчика, снова щелкнул, высек тонкий язычок пламени, прибавил пламя, убавил, снова щелкнул… Протянул зажигалку мальчику.

— Вот она, смотрите. Наша Анна Егоровна, — сказала хозяйка, кивнув на фотографию в рамке, висевшую над кроватью. Фотографию, видимо, повесили только что. Виктор и Наташа встали с дивана, подошли, молча стояли, вглядывались. С фотографии смотрела на них пожилая женщина, сидевшая в скованной, торжественной позе. Они впервые видели сейчас ту, что вошла в их жизнь в сумерках августовского вечера.

— Какое хорошее лицо, — сказала Наташа.

— Это что! — оживилась хозяйка. — Вы на нее молодую посмотрите. Сейчас покажу, глаз не оторвете…

Она вышла из комнаты, тут же вернулась с альбомом. Сели втроем на диван, хозяйка стала медленно перелистывать картонные страницы.

— Это она сестра милосердия, еще до революции. И муж тут же, Сергей, первый ее. В империалистическую ранен был, вот он, на костылях. В госпитале и познакомились, она его выходила… Ну, это уже в Москве они, видите, Красная площадь… А карапуз этот, между прочим, и есть Степан Сергеевич… Так, перевернули. На катере с детьми, уже перед самой войной, когда канал открыли. Тогда же повторно замуж вышла. Вон, второй справа, полковник, пожилой… А этот слева заштрихован — товарищ их, тоже военный. Были годы, заштриховали, потом жалели, конечно. Ну, теперь война. Медсестрой с первого дня… Это в Праге она, вон орденов сколько… Так. Дома уже, с Альбертом, видите, он без руки вернулся…

Хозяйка вышла, унесла альбом. Мальчик с отрешенным видом разглядывал зажигалку.

— Подари ему, — сказала Наташа.

— Что? Зажигалку?.. Зачем она ему?

— Подари, подари.

— Думаешь?

— Да.

— Это «Ронсон».

— Ничего, переживешь.

Когда хозяйка вернулась в комнату, Веденеев сказал:

— Вы, ради бога, извините нашу назойливость, но думаю, любой, окажись он в подобной ситуации… словом, постарайтесь понять… Вот вы сами в прошлый раз говорили, что Анна Егоровна плохо видела, носила очки… Говорили, правильно? К сожалению, это в поликлинике не зарегистрировано. И вот если бы вы помогли следствию, пришли бы и на суде повторили… Повторили, больше ничего…