Александр Миндадзе - Парад планет

Сошел на пустом шоссе. И, не мешкая, перепрыгнув кювет, к лесу — через поле, без дороги. Водитель автобуса не уезжал, смотрел вслед: пассажир уходил в никуда! Вот он растворился в тумане, канул. Напоследок из тумана будто даже донесся его смех.

…Старик двигался по прямой, не сбавляя шагу, как по тротуару. И не спотыкался, не увязал в низинах, с портфелем в руке шел и шел напролом — выныривал из чащобы на светлые уже поляны и опять устремлялся в заросли, настигая ночь. Лес перед ним расступался.

Наконец дал себе передышку, уселся на пенек, нежась в первых лучах солнца. Достал из портфеля приемник. Лес огласил голос диктора. В стране начинался день, передавали новости. Старик слушал внимательно, кивал с одобрением. Но вот он обернулся и чуть не упал со своего пенька… За спиной в метре стоял пес. Крупный и угрюмый, глядевший прямо в глаза. Не пес это был — волк. И он не стоял на месте, а все перебирал лапами, готовясь к прыжку. Взвыл тихонько и словно улыбнулся, показались клыки. И тут, опережая зверя, путешественник сам бросился навстречу. Встав на четвереньки, тоже взвыл. Так они выли друг на друга, пока волк не попятился, не заскулил вдруг, по-собачьи поджав хвост. Зверь побежал стремглав прочь, а старик все сидел на траве, утирая платком бледное лицо.

Солнце вовсю светило, когда стали редеть деревья, показались крыши дачного поселка. Путешественник выбрался на асфальтовую дорожку, пошел вдоль заборов, за которыми уже начиналась жизнь.

Вот и за этим забором, в этом тихом дворе, куда, толкнув калитку, прошмыгнул старик: распахнулись вдруг ставни, и мрачноватый, с виду необитаемый двухэтажный дом ожил, исторгнув из себя аккорды фортепиано.

Пианист играл в свое удовольствие. Он сидел почти нагишом, в трусах, глядя в одну точку. Немузыкальные его руки были, однако, быстры, крепкие толстые пальцы нежно касались клавиш. Мучая инструмент, он и сам страдал, хоть и неказисто, но прекрасно. Блаженствуя, он не видел ничего. Не увидел и головы с приметной лысиной, возникшей в окне, не почувствовал на себе горячего взгляда. А ведь мгновение-другое они со стариком смотрели глаза в глаза.

Потом выскочил из дома с ракеткой, стал приседать, подпрыгивать на лужайке. Делал взмахи, шумно дышал. Размявшись, потрусил к калитке мимо малинника, где притаился, лакомясь ягодами, незваный гость.

За калиткой седоватый атлет прибавил скорость, побежал, наращивая темп, по поселку, сворачивая в тенистые улочки, и вот влетел на обнесенный сеткой корт и замер, сгруппировавшись, на линии.

Дожидавшийся его партнер сказал:

— Семак переметнулся. Доброе утро.

— Не очень-то доброе.

— От вас к нам. С идеями.

— Вот как.

— Получите в уголок от перебежчика Семака!

Взмахнув ракеткой, партнер запустил мячик в угол площадки, как и было обещано.

— А это вам от художественного совета! Горячий привет. Получите! Воробьев щипал профессора, но колокол звонит по вас! Воробьев копает под репертуар. В уголок от Воробьева, ну-ка!

Партнер бил слева и справа, комментируя удары. Тот, кому все это было предназначено, покряхтывая, бегал по площадке. Удары он отражал, слова улавливал. Такая шла игра.

— Крученый вам от оппозиции, берегитесь! Свечу от поджавших хвост единомышленников, ха-ха! Проголосовали единогласно. Профессор поднял ручонки. Морщась. Обе!

— И вы для конспирации?

— Ирония неуместна. Воробьев все равно косится.

— Мужайтесь, Штирлиц. Обменяем вас на Семака при случае.

— Вы считаете, мы, я и Семак, одно и то же?

Последовал ответ:

— Не скажите. Ваш коллега музыкант.

Партнер слегка растерялся, даже, не среагировав, пропустил удар. На мгновение он забыл об игре:

— Сложный вопрос, Павел Сергеич. Кто музыкант, кто нет. А?

— Пожалуй.

— Не будем отвлекаться. Получите-ка от профессора! Пожалуйста. От самого профессора!

И партнер, поправив очки на носу, опять взмахнул ракеткой. Бил изо всех сил, вложив в удар обиду. Мячик улетел в сторону, за ограду.

«В честь профессора!» — засмеялся партнер, и они ушли с корта, стали искать пропавший мячик. Ползали на четвереньках среди кустарника, шарили в траве. Тут раздался голос:

— Холодно, ребята. Очень холодно!

Человек в шляпе, в возрасте, с виду пенсионер, сидел поодаль на скамейке и, глядя на их поиски, улыбался непонятно. Обрадовался, когда они пошли к нему:

— Теплее, уже теплее!.. А то замерз. Еще теплее! Жарко!

Теннисисты приблизились, встали в ожидании. Пенсионер их разглядывал, все радовался неизвестно чему:

— Жарко, ребята! Ой, жарко! Горячо!

Мячик при этом был у него в руках. Он негромко сказал:

— Возьми, на. Отбери, Шакал.

И уже громче:

— Шакал! Ты оглох?

К кому это относилось? Партнеры застыли в недоумении. А дальше произошло уж совсем необъяснимое:

— Смирно! Стоять смирно, Шакал! — прокричал пенсионер и, вскочив, полез обниматься. Он повис на Павле Сергеевиче, который вдруг будто одеревенел и впрямь вытянулся по команде. «Соскучился, веришь — нет? Вспоминал! А ты вспоминал?» — шептал старик со слезами на глазах. Павел Сергеевич очнулся, стал робко его отторгать… Другой теннисист был растерян не меньше, все поправлял очки и искал объяснения, и объяснение в конце концов нашлось:

— Опохмелился, шляпа! С утра пораньше, ай-яй-яй!

И академического вида очкарик со знанием дела выкрутил «шляпе» за спину руку, и в долю секунды все стало как было: пенсионер снова сидел на скамейке, а партнеры, завладев мячиком, отправились на корт.

— Ты отдыхай, папаша. Не позорь седины. Поспи!

Это очкарик сказал на прощание пенсионеру. И — партнеру:

— Шакал? Я не ослышался?

— Именно так. Шакал.

— Не подходит вам. Зря он!

— Пьяный.

— Нелепо. Неактуально, я бы сказал.

«Но симптоматично!» — это очкарик сказал сам себе, пробормотал. И упал; отражая удар соперника, он оступился. И теперь лежал, схватившись за ногу.

Партнер помог ему подняться. Игра была закончена. Очкарик с гримасой на лице поковылял к выходу. Обернувшись на пустую скамейку, процедил: «Сглазил, сука!» И ушел с корта.

И опять он спускался с крыльца, пересекал двор. Теперь он шел степенный, в костюме, при галстуке, за калиткой уже урчал мотор, подъезжала машина; вышел со двора, машина подкатила, минута в минуту. Павел Сергеевич опустился на сиденье рядом с водителем. Поехали.

Уже выбрались с проселка на шоссе, и тут Павел Сергеевич жестом велел водителю остановиться. На обочине стоял с поднятой рукой пешеход.

— Возьмем, — сказал Павел Сергеевич.

— Кого? — не понял водитель.

— Старого человека.

— Да ну, ханыга, только сиденье перемажет, — проворчал водитель, но тут же, услужливо кивнув, затормозил.

Старик проскользнул в машину. Сидел тихо как мышь, о нем забыли. Когда въехали в город, Павел Сергеевич сказал водителю: