Александр Миндадзе - Парад планет

И, встав перед хором, как недавно еще стоял изгнанный дирижер, слыша за спиной гундионовское «давай!», Павел закрыл глаза и замахал руками, будто поплыл, окунувшись в многоголосье. Потом он как бы очнулся и увидел перед собой удивленное лицо солистки с открытым поющим ртом, и ему даже подмигнул хорист из последнего ряда, но это сейчас уже не имело значения: он дирижировал!

И так же, лицом к поющим и спиной к переполненному залу, стоял он спустя годы и отточенными движениями рук управлял хором. А потом стоял на авансцене, кланялся, в знак благодарности прижимал руку к груди. Девушка из партера вручила ему цветы, он передал их солистке. Тут кто-то схватил его снизу крепким рукопожатием, потянул, заставив присесть на самом краю сцены. Павел Сергеевич увидел Гундионова, старик держал его, не отпуская, и все тянул вниз, что-то бормотал взволнованно, со слезами на глазах.

Подоспела дюжая билетерша, не без труда оторвала от Павла Сергеевича потерявшего голову поклонника. Она тащила его в сторону, подальше от сцены, а старик махал прощально и не бормотал уже — кричал:

— Горжусь, люблю! Павел Клюев, браво!

В поздних сумерках шел по дорожке к дому, насвистывая и взмахивая вдруг руками, но вот будто споткнулся и замер, увидев свет на втором этаже. «Мария, Маша!» — пробормотал Павел Сергеевич. И все стоял, задрав голову, глядя на освещенные окна. Потом побежал к клумбе. Рвал цветы без разбора, ломал стебли.

С букетом поднялся на крыльцо.

В гостиной за столом сидел сын Павла Сергеевича, невестка с внуком на коленях. Увидев деда, мальчик захлопал в ладоши. Павел Сергеевич и впрямь стоял в дверях торжественно, как на подмостках.

— Я все знаю! — сказал он весело.

— Что ты знаешь?

— Там свет в кабинете.

— Да.

— Догадался я, догадался! Мать приехала. Конспираторы!

Сын с невесткой молчали таинственно, переглядывались, и ему эта игра надоела, он взбежал вверх по лестнице, распахнул дверь и застыл на пороге кабинета: в кресле за письменным столом, лицом к нему, сидел старик Гундионов.

Он здесь, в его доме. В его кабинете. В его кресле. Храпит, раскрыв рот. Снизу из гостиной слышны голоса, звенит посуда, а здесь, в кабинете на втором этаже, тикают на стене часы, но храп Гундионова более реален, он возвращает к жизни: нет, не видение это, не исчезнет гость в кресле с запрокинутой головой, он уже просыпается, трет глаза и зевает, уже смотрит украдкой из-под опущенных век.

Павел Сергеевич поспешил прикрыть дверь и снова спустился в гостиную.

— Он кто? — спросил сын.

— Никто. Гость.

— Старый твой друг. Так представился.

— Пожалуй. Да.

— Малость не в себе, по-моему.

— Ошибаешься.

— Тем более интересно! — заметил сын. — Пойду, говорит, к себе в кабинет. И пошел. К себе. Мы выразили легкое недоумение. Но он сказал, что это его дом.

— Так и есть, — отозвался Павел Сергеевич.

Сын с невесткой уже не переглядывались, смотрели на него с удивлением. И он продолжал удивлять:

— Это его дом, так и есть.

— В смысле мой дом — твой дом?

— В смысле дом ему принадлежит. Соберите-ка на стол, ребята.

— Не понимаю, — сказал сын.

— Не надо все понимать. Соберите на стол и уходите. Оставьте нас вдвоем.

— Ну, рассказывай. Как живешь?

— Хорошо живу.

— Вижу. Полтинник набежал?

— Вот-вот будет.

— Звание дают?

— Послали документы.

— Таланты в тебе открылись. Кто бы мог подумать.

— Не говорите.

— За это стоит выпить. Будь здоров, Паша!

— И вы, Андрей Андреевич!

— А меня вспоминал? — спросил гость. Подмигнул, почувствовав заминку: — Понял, понял! А первые годы еще с праздниками поздравлял, не жалел открыток!

— Жизнь, знаете, закрутила.

— Да понял я, не оправдывайся. Какая радость вспоминать? Ты ведь не любишь свое прошлое. Но прошлое сделало твое настоящее, не забудь.

— Всегда помню.

— Я поживу у тебя несколько деньков. Не очень стесню?

— Что вы, что вы.

— В баньке спину потрешь, а? Чайку заваришь, как я люблю? Спать уложишь? Не слышу ответа!

— Да, да, да! — отозвался Павел Сергеевич.

Гость улыбнулся и придвинул тарелку. Некоторое время поглощен был трапезой. Павел Сергеевич глаз с него не спускал, ждал. И дождался:

— Ну? Читаю в твоих глазах вопрос. Хочешь спросить — спроси.

— Спросил, считайте.

— Зачем я приехал? Повидаться, Паша. Соскучился. Хотя, конечно, приехал не на прогулку.

— Догадываюсь.

— Полной радости нет. Что-нибудь всегда найдется, ты ж знаешь. Не одно, так другое.

— В чем дело?

— Да огорчил тут один из ваших мест. Написал на меня бог знает что!

— Это кто же?

— Ну кто меня всю жизнь преследует? Он и написал.

— Брызгин! — выдохнул Павел Сергеевич. — Брызгин… Жив?

— Жив, пока я жив, — усмехнулся гость. — Мой черный человек, видно. Помнишь, как он стерег меня и как сам погорел в один день. С тех пор открыто копает, не знает, за что зацепиться. Сейчас вот с этой автокатастрофой столетней давности, в которой башку расшиб. Вроде я причастен, организовал ему, представляешь? А там водитель его сам организовал по неопытности, уже отсидел свое, вышел, столько воды утекло! Нет, снова-здорово, и ведь опять без толку. Совсем сдурел на старости лет!

— Да.

— Что — да?

— Чепуха, — сказал Павел Сергеевич. — Слишком сильно головой ударился.

— Не без того, конечно, — согласился гость. — Помнишь ведь, сколько его в этой самой больнице держали, с каким диагнозом. Помнишь? Но на почерке не отражается, видно.

— Да, неприятно.

— Ты б нашел его, что ли. Успокоил.

— Это как?

— Раньше ты знал как. Умел.

— Я уже не помню, Андрей Андреевич.

— Я помню, — улыбнулся гость. — Разве забудешь? Для тебя же нет невозможного, Паша. И друзей ты в беде не бросаешь, знаю! Так ведь?

— Да, то есть нет, — выдавил Павел Сергеевич.

— Не слышу ответа!

— Нет, не бросаю.

Гундионов кивнул, поклевал носом, откинувшись в кресле. Очнулся:

— Такая моя печаль. Ну? А где ж Мария, супруга твоя?

— Сейчас в санатории.

— Что такое?

— Ничего особенного. Вроде нервы. Так называется.

— Это как раз особенное, — заметил гость. — Все такая же красавица? Ай да Маша! А парень ваш совсем взрослый. Студент?

— На философском.

— Ого! Помогает осмысливать?

— Еще как.

— И еще внук Павлик в твою честь.

— Точно.

— Хорошая жизнь, Паша.

— Да. Есть что терять.

— Зачем терять-то?

— Ну, отдавать долги, платить за прошлое, — усмехнулся Павел Сергеевич.

— Платить надо, но недорогой ценой! — пробормотал Гундионов, стремительно и на сей раз безвозвратно проваливаясь в сон.

Заснул, захрапел. А Павел Сергеевич все сидел, смотрел на гостя, еще чего-то ждал. И вот Гундионов, будто не сам он, а организм его исторг вдруг клич, капризный и властный: