Клим Мглин - True Love. Правдивая история Руне Маннелига.

Как бы в подтверждение его слов, изнутри запертых ворот послышался звуки плюхающих по грязи сапожищ, заскрипела снимаемая щеколда и створки медленно распахнулись, явив нашим взорам огромную фигуру, с лицом, вымазанным сажей, обнажёнными руками, сплошь увитыми узорами синих татуировок, и мощным торсом, едва прикрытым кожаным фартуком. В одной руке этот сказочный огр сжимал громадный молот, а вторая держала верёвку, намотанную на шею гигантского лохматого пса.

Маленькие и злобные глазки кузнеца обвели лица прибывших и, наткнувшись на моё, разгорелись красными огоньками.

– Ату его, – глухо прорычал Улле и отпустил верёвку.

Измождённое лицо Его Преосвященства, обтянутое матовой, цвета старого пергамента, усохшей кожей, так сморщилось от смеха, что стало похоже на мордочку хитрого ежа. Желтушный оттенок его аскетичной физиономии постепенно исчезал, уступая место яркому багрянцу, охватившему щёки епископа. В уголках прищуренных глаз заблестели слёзы безумной радости. Смех старика больше всего напоминал лисье тявканье. Полаяв с полминуты, Его Преосвященство, епископ и властелин Дракенхольма, снова взял себя в руки, и назидательно произнёс, обращаясь исключительно ко мне:

– Ай молодец, Улле. Хитёр, каналья. Нашёл-таки способ проучить распутника. Поделом тебе, мальчик. Радуйся, что собака тебя приложила, а не сам Улле. От его кулака простая припарка не помогла бы. Впредь тебе наука – держись подальше от кузнецовых дочек.

Я обречённо покивал головой, не отрывая от затылка кусок ветоши, изрядно пропитанной вином и кровью.

Длинная вилка Его Преосвященства молниеносным движением метнулась к серебряному блюду, заполненному гигантскими устрицами, обильно смоченными в уксусе и щедро засыпанными резаным укропом, подцепила одну, и мелкие коричневые зубки слуги божьего вонзились в несчастного моллюска.

– Попробуй, сын мой, они просто великолепны, особенно, если натуральны, то бишь абсолютно сыры. Вот прямо как сейчас.

Меня не надо было долго уговаривать. Подвинув к себе блюдо, я смёл половину бледных трупиков в свою тарелку.

Его Преосвященство небрежно откинул в сторону свой столовый прибор; лёгкий щелчок пальцами – и в тощих узловатых пальцах, лучащихся желтизной старческой кожи и фиолетовым сиянием, исходящем от великолепного аметиста, впаянного в массивный епископский перстень, появился вместительный золотой кубок. Старик жадно припал губами к краю сосуда. По дряблой щеке потёк тонкий красный ручеёк; тяжёлые капли вина падали с его подбородка, растворяясь в алом бархате его подбитой горностаем моццетты.

Утолив жажду, старик требовательно качнул опустевшим кубком. Слуга – неуклюжий увалень с лицом кретина, стоящий чуть позади его стула – вновь наполнил сосуд.

– Ладно, мальчик мой. Я и на этот раз позабочусь о тебе. В очередной раз подотру твою грязную задницу. Всё решим: и с ублюдком твоим будущим, и со старым Улле. Собаку только жаль. Собаку я воскресить не смогу. Ты же, зверёныш, поди, зарубил пса несчастного?

Аустейн Харп, сидевший подле меня, и с неприязнью взиравший на исчезающие с моей тарелки устрицы, открыл было рот, но я наступил ему на ногу.

– Ваше Преосвященство…

Я откинулся на своём стуле и с вызовом уставился в колючие глазёнки епископа.

– Насчёт ублюдка.

Я нарочито подчеркнул голосом последнее слово. Тема незаконнорожденных отпрысков была неприятна для ушей Его Преосвященства. И особенно неприятно, когда эту тему поднимаю именно я. Старик прикончил вино тремя мощными глотками и процедил, нервно кривя безгубый, как у трупа, рот:

– Ну, что ещё такого, с чем не смогу справиться я? С тобой, гадёныш, управился, а с бастардами твоими думаешь иначе будет? Родит Катрин и ублюдок ваш прямиком в самый лучший монастырь тотчас же будет определён. Что тут такого сложного? Сама же Катрин следом не отправится, успокойте старого Улле, я её за мельникова сынка выдам, а того от армии отмажу, так что всё пучком будет – так кузнецу и передайте. Мне в этой истории только собаку жаль.

Я набрал в грудь побольше воздуха и решился:

– Не хочет Катрин никаких ублюдков – думала я замуж её возьму, ну или содержанкой.

– Вот сука.

Глаза епископа недобро блеснули.

– Ладно, а срок-то ещё позволяет?

– Позволяет.

Его Преосвященство встал, Аустейн поспешно вскочил, урывая напоследок со стола жирную индюшачью ножку. Я даже не пошевелил своей задницей.

– А вот с этим богопротивным делом, ты, мой мальчик, сам разбирайся. Снадобья у меня нет, но ты знаешь, что делать. И поспеши, реши всё по-быстрому.

Он пошарил рукой где-то у себя под рясой и, вытащив огромный ржавый ключ, швырнул его на столешницу, обильно залитую вином и заляпанную засохшими пятнами жира. Потом поплотнее завернулся в свою роскошную накидку и, тяжело сгибаясь под гнётом лет, прошаркал к выходу из пиршественного зала. На пороге немного замешкал.

– Если Эбигейл будет упрямиться, передай этой ведьме, что вместо обещанных пяти плетей, я сожгу её завтра утром на площади возле собора.

– Ату его, – негромко произнёс Улле и отпустил верёвку.

Лохматое исчадие, оказавшись на свободе, издало торжествующий вопль, возвещающий грядущую битву, багряные реки дымящейся крови и вырванные из тела сочные куски мяса. Оно увидело Азенгуля, и стальная аура звериной ярости магическим сиянием окружило напрягшееся тело чудовища. Громадный пёс с пронзительным воем нетерпения бросился в атаку.

Я сунул руку за пазуху и вытащил огромную вайсвурстину – гигантскую бледную сарделину, размером с эрегированный хер дестриера. Варёная телятина, свиное сало и пикантные пряности, заключённые в превосходную натуральную оболочку. Аромат, вмиг распространившийся по подворью, был настолько неуместен, как если бы в пепельницу, полную лежалых окурков, воткнули благоуханную чайную розу.

Смертоносный прыжок пса прервался – зверя будто бы ударили по морде кольчужной рукавицей. Ошеломлённый Гарм остановился, как вкопанный, потом сел на пятую точку, недоуменно оглядываясь вокруг себя. Собачья пасть обильно наполнилась слюнями, во влажных карих глазах светилась надежда обещанного ему чуда. Он увидел меня и то, что я держал, крепко сжав в кулаке. Издав высокий щенячий визг, огромный пёс ринулся в мою сторону. Я, естественно, не устоял. Лёжа на спине, с разбитым о треклятую мостовую затылком и не менее разбитым о тупую псиную башку лбом, я, непрестанно облизываемый слюнявым языком, радовался, что не жалел монету на покупку лакомства для Гарма во время весьма частых ночных походов к Катрин. Это были его любимые колбаски.

Азенгуль немигающим взглядом следил за нашими любовными играми. В его чёрных демонических глазах явственно читалось обещание жестокой расплаты.