Клим Мглин - True Love. Правдивая история Руне Маннелига.

Бледное пламя чадящего факела слабо помогало найти дорогу в этой юдоли скорби. Узкие камеры, отгороженные от основного коридора ржавыми решётками, не спешили явить своих гостей, пряча тех в мрачном сумраке темницы. Когда же слабое пятно трепещущего света падало внутрь узкой каменной ниши, взору моему чаще всего представлялась пара-тройка облезлых крыс, греющихся в прогнившем ворохе прошлогоднего сена. Один раз я наткнулся на скелет – вечный узник сидел, склонив белую костяную голову на сложенные на коленях тонкие руки; костяшки пальцев переплелись между собой; на гладкий череп стекали ручейки воды, сочившейся с потолка. Следующий заключённый встретился мне спустя ещё камер пять. Он был мёртв уже так давно, что его шейные позвонки рассыпались под гнётом железного ошейника и бедняга лишился головы. Череп валялся рядом с обезглавленным телом, безмятежно вглядываясь в темноту пустыми провалами глазных впадин. Живых узников я так и не встретил. Тюремщиков тут тоже не было. Коридор кончился тупиком – я упёрся в массивную дверь, проклёпанную крест накрест ржавыми железными полосами.

Ведьминская. Я смочил кисть руки, прижав её к шероховатой кладке стены, истекающей влагой. Потом сжал кулак и капельки воды соскользнули на уродливую железную рукоять, ввинченную в дверной створ. Ничего не произошло, раскалённый металл не отринул от себя влагу шипящими плевками. Дверь была в порядке, а значит Эби была не в настроении шутить, что подразумевало только одно – ведьма явно не в духе. Я поискал куда бы поставить кособокую корзинку, доверху набитую снедью и, не найдя сухого места, плюхнул её прямо в лужу у себя под ногами. Потом долго, целую вечность, возился с ключом, пытаясь повернуть его в проржавевшем механизме замка. У меня так и не получилось, но от моих усилий дверь подалась вперёд, а потом и вовсе распахнулась. Я повеселел. Эбигейл всё-таки шутила. Я подхватил промокшую корзину и вошёл внутрь, замявшись на пороге, и будто бы ожидая приглашения. В отличие от тёмного каменного чулка тюремного коридора, здесь было относительно светло. Пара факелов на стенах жарко полыхали, в отличие от никчёмного ублюдка, что вручил мне Аустейн Харп и который я сейчас сжимал в своей левой руке. Эта сволочь не только ни хера не светила, но и брызгалась во все стороны раскалёнными каплями какой-то маслянистой дряни.

Камера представляла собой небольшую келью, тесную и сырую. Но, в отличие от унылых ниш, перегороженных ржавыми железяками, здесь было окно. Малюсенькое и зарешеченное, куда не пролез бы и пятилетний ребёнок. В проёме виднелись пара грязных сапог, переминающихся в грязной луже, и древко алебарды на которое опирался пьяный в дрова стражник. Каменные плиты ведьминской были неряшливо засыпаны прелой соломой, а всё пространство кельи занимал большой круг, граница которого была исполнена кровавыми, корявыми мазками. Поверхность круга покрывали тёмные лужицы липкой субстанции. В круге сражались две крысы. Одна из противниц, точнее один, что можно было понять по огромным фиолетовым мудям, волочащимися за бойцом по окровавленной арене, был так же перемазан кровищей, как и его внушительное хозяйство; усат, яростен, да к тому же бесхвост. Его противницей являлась по-видимому самка. Точнее по-невидимому, ибо никаких окровавленных муделей за ней не волочилось. Тем не менее, она была точно так же воинственно грязна, опять же усата, но с хвостом. Отсутствие яиц и факт того, что обозначенная крыска была примерно вдвое меньше её противника, она с лихвой восполняла молниеносной скоростью своих атак. Пока я, сжимающий дурацкую корзину в руках, будто Красная Шапка, мялся на пороге этого кровавого колизея, ловкая крыска удачно извернулась, избежав клыков самца и, в свою очередь, вцепилась острыми зубищами в его ухо.

– Убей её Харальд! Убей эту суку! Убей, пока она не откусила тебе яйца!

Я невольно вздрогнул от пронзительного визга, но корзинку не выронил.

– Руне, чего ты там трёшься? Заходи и дверь закрой, но не мешай им.

Голос принадлежал растрёпанной тощей девке, сидевшей на ворохе соломы в углу кельи. Подол её грязного рубища был бесстыдно задран, обнажая белые стройные ноги. Одна её рука была занята вытаскиванием козявок из прелестного носика, вторая почёсывала промеж широко разведённых ножек.

– Там постой пока что. Мы с ней, – Эбигейл кивнула лохматой головой в тёмный угол пещеры, – Сделали большие ставки, и я не хочу лишиться своих денег.

Я поднял свой бесполезный факел и осмотрел указанный ведьмой мрачный закуток. Там, уцепившись когтистыми лапами за камни узкого свода, висел вниз головой гигантский нетопырь, раскачиваясь из стороны в сторону, будто маятник. Я пожал плечами и замер на месте.

– Как скажешь, Эби.

Тем временем огромный крыс, опираясь на задние лапки и своё мужское достоинство, встал на дыбы, словно медведь, пытающийся стряхнуть отважного терьера, впившегося ему в ухо. Одновременно он стремился дотянуться своими кривыми клыками до тела врага. Крыска пищала, но челюсти не разжимала, доставляя Харальду океан страданий. Короткими и тощими, как у сказочного ящера, передними лапками ему всё-таки удалось добраться до тела противницы. Он сжал в кулачках крысиную шубку, подтягивая к своей оскаленной пасти тело несчастной. Та верещала, предчувствуя неотвратимый конец. Острые клыки впились в её спину, кроша сочленения позвоночника. Крыска взорвалась брызгами крови, словно раздавленный томат. Её челюсти разжались, тело безвольно поникло и вскоре храбрая воительница повисла в зубах страшного Харальда окровавленным куском меха.

Эбигейл прекратила прочищать ноздри и теребить себя, торжествующе вскинув вверх руки.

– Ну, что я говорила! – заявила она свисающему с потолка нетопырю, – Этот мир принадлежит тупым и грубым мудакам. Поэтому даже такие существа, как мы с тобой, милая Иса, всего лишь пешки в их примитивных и глупых играх. Опрометчиво было ставить такие деньги на Лолу. Она – неплохой боец. Была. Но Харальд – самец, а значит – победитель!

Звон металла о камни заставил Эбигейл замолчать. Алебарда стражника, чьё древко виднелось в маленькое оконце, плюхнулась в грязь; непослушные ноги в драных сапожищах потоптались на месте и широко разъехались в разные стороны. Спустя мгновение мощная струя хлынула на ржавую решётку; брызги мочи полетели в камеру, отвратительно запахло аммиаком.

Бледные руки взметнулись в воздух. Эбигейл вскочила на ноги, её рот приоткрылся, нижняя губа дрожала, а челюсть тряслась. Она набрала полные лёгкие воздуха, но, прежде, чем заклинание, лишающее яиц, либо превращающее в жабу, полетело в бравого служаку, корзинка со жратвой впечаталась ей в лоб, обращая ведьму в податливую куклу, что осела серой кучкой на ворохе гнилой соломы.