Дарья Кинкот - Хроники Чарма

– Тогда трать это на живых, а не на мертвых, – Шерман легонько улыбнулся, – потому что мне не нужна твоя боль. И мне не нужен твой страх. Меня здесь больше нет. И я счастлив. Так что отпусти меня. Отпусти меня из своих снов. Я не хочу быть заключенным.

– Ты думаешь, я не хочу? – опустошенно вопрошала Шерил. – Думаешь, мне нравится каждую ночь смотреть на то, как ты умираешь? Слышать крик Тессы. Это, – она выдернула свои руки и приложила их к ушам, – разрывает меня на части.

Брат посмотрел на нее с горечью, но вместе с тем со снисхождением:

– Уверен, что это действительно рвет тебя на части, – он склонил лицо, – но ты лжешь, говоря о том, что хочешь, чтобы эти сны покинули тебя.

– Что? – возмущенно откликнулась колдунья. – Что ты такое говоришь?!

Парень слез с кровати, присаживаясь на корточки перед собеседницей и вновь сцепляя их руки:

– Ты боишься, что если эти сны уйдут, то других уже не будет. Ты боишься, что тогда я исчезну. Будто бы это единственное, что держит меня в мире живых.

Шерилин недоуменно качала головой, сопротивляясь словам своего спутника – из ее глаз шли слезы.

– Это не так, Шери. Этого, – он приложил палец к ее лбу, – достаточно. Этого, – теперь к сердцу, – достаточно. Я не в мире живых, и меня здесь больше никогда не будет. Но это не значит, что меня не будет рядом с тобой. Потому что я часть тебя. И я всегда ей буду.

Женщина больше не могла сдерживаться – безмолвные содрогания превратились в уродливые рыдания, и брат поспешил заключить ее в объятия, успокаивающе гладя по спине. Это длилось какое-то время, пока колдунья раз за разом повторяла «я люблю тебя». Чуть позже Шерману удалось уложить ее спать, и он держал ее за руку ровно до того момента, как она уснула. Затем он исчез. А его сестре больше никогда не снились кошмары.

В доме Гринфайеров было совсем тихо – Мэдди так сильно вымоталась после случившегося, что уснула сразу же, как прилегла на свою кровать. Элеонора устроилась в гостиной, почитывая одну из своих любимых книг. Там блекло горел энергетический торшер. Проходя мимо матери, Макс поцеловал ее в щеку, и она улыбнулась. На кухне он застал Натаниэля – тот готовил какой-то перекус.

– Пап… – едва слышно промолвил он, заходя внутрь.

– Ммм… – мужчина на секунду отвернулся от плиты. – Хочешь немного жареной рыбы?

– Нет, спасибо… – парень поджал губы, присаживаясь за небольшой столик в углу комнаты.

– Ну и деньки, да? – Нейт говорил это с притворным энтузиазмом. Было видно, что он очень устал.

– Я хотел спросить у тебя кое-что…

– Валяй… – его собеседник махнул рукой, продолжая заниматься готовкой.

– Роджер погрузился в исходном регионе…

На этих словах его отец замер.

– …он видел там Тамику и Джулиана.

– И? – голос Гринфайера теперь звучал как-то отрешенно. Сухо.

– Между ними что-то было, да? – Макс спросил это как-то безразлично, будто бы вел к чему-то совсем другому.

Натаниэль наконец-то отстранился от плиты и присоединился к сыну за столом – на его лице красовалась спокойная ухмылка:

– Спрашиваешь меня, серьезно? Ты же помнишь, что в это время я был в другом мире?

– Я в курсе, но…

– Да, между ними что-то было, – подтвердил мужчина. – Кажется, Джулиан был единственным, кто возвращал ей человечность. Он и ее брат. Поэтому она их и убила.

– Знаешь, ты всегда выглядел спокойным, когда разговор касался твоих биологических родителей, – Макс пожал плечами. – Будто бы тебя это никак не задевало.

– Так и есть, – безэмоционально откликнулся Натаниэль.

– Но как тебе удалось? – недоумевал его сын. – Неужели тебя не выводили из себя все эти формулировки из учебников по истории? «Ему пришлось убить родную мать, дабы спасти весь Чарм».

– Надеюсь, там есть приписка про Контессу? – шутливо поинтересовался мужчина. – Без нее я бы этого не сделал.

– Пап, я серьезно.

– Что ты хочешь знать?

Максимилиан слегка замешкался, прежде чем сумел задать следующий вопрос:

– Как ты сумел это сделать?

– Сумел сделать что? – Нейт будто бы так сильно боялся сказать что-то лишнее, что ему нужно было подтверждение о том, что от него хотят услышать.

Его сын пожал плечами:

– Отбросить мысли о том, что они твои родители.

– Они никогда не были моими родителями, – устало ответил мужчина.

– Да, мои бабушка и дедушка – это Изабель и Оливер. Но ты понимаешь, что я имею в виду.

Натаниэль посмотрел на него исподлобья, сложив руки на стол. Молчал несколько дольше, чем чтобы это можно было назвать простой паузой в разговоре.

– Я не хочу быть тем, кто скажет тебе, что мир – это только черное и белое. Это не так. Но Доминик и Триша не были… как бы это сказать. Я не знаю, – он действительно был сбит с толку. – Достойными людьми? Как грубо это звучит. Доминик был таким еще задолго до войны. А Триша стала такой в каком-то смысле из-за него. И я не оправдываю ее – это все равно не давало ей права сделать все то, что она сделала. Скольким людям она разрушила жизнь? И не сосчитать. Но я понимаю, почему она к этому пришла. И когда я убил ее… – Нейт опустил глаза, эти слова давались ему несколько сложнее. – Я даровал ей покой. Я, правда, так считаю. Вне зависимости от того, проиграла бы она или выиграла бы – она бы не смогла жить с собой после всего этого. Но она не могла остановиться. Не знаю, почему. Наверно, считала, что больше у нее ничего нет. В каком-то смысле это была правда – ведь даже последних близких людей она похоронила.

– А ты? – неуверенно поинтересовался Макс.

– Она не воспринимала меня, как своего сына, – Гринфайер скорее рассуждал, нежели сообщал достоверный факт. – Думаю, ей так было легче. Она решила, что потеряла своего ребенка тогда – шестнадцать лет назад. И дальше оставалась только цель. Я же был средством достижения этой цели. Если в ее голове хоть на мгновение и закрадывалась мысль о чем-то большем, она наверняка знала, что я никогда ее не прощу.

– И ты не простил?

Нейт беззвучно рассмеялся – но в этом выражении эмоций не было ни капли счастья:

– Это тот вопрос, на который я вряд ли смогу когда-нибудь дать вразумительный ответ, – затем он вдруг стал спокойным и серьезным. – Я отпустил.

Макс смотрел на отца задумчиво, будто бы пытался читать между строк. Его язык тела выражал некоторое напряжение. Хотелось узнать так много, но вместе с тем не хотелось знать ничего.

– А что насчет Доминика? Он спас тебя, верно?

– Это правда, – мужчина кивнул. – Но, знаешь, в каком-то смысле, я думаю, что тем самым он спас свою душу.

Натаниэль едва заметно улыбнулся. Воспоминания о Доминике не были для него чем-то неприятным, скорее вызывали ностальгию, но не радостную, а какую-то неловкую, веселую. Подростковую.