Павел Корнев - Рутинер

— Следи! — негромко шепнул Микаэлю и быстрым шагом двинулся к двери, а там легонько навалился на нее, приоткрыл и заглянул в щель.

В лицо пахнуло тяжелой смесью благовоний и свечного дыма, стали слышны песнопения, но смысл молитвенного гимна ускользал, служба шла на староимперском. И никакого ощущения близости святого места. Обычная церковь с рядами деревянных скамей, полированным мрамором пола, колонн и стен, цветными витражами и золочеными семиконечными звездами. Да еще в полумраке у алтаря замерло с полдюжины коленопреклоненных фигур в сутанах, а в центре их круга возвышался реликварий с мощами святого Рафаэля.

Что это именно тот реликварий, понял сразу, хоть прежде и в глаза его не видел. Просто очень уж благостная исходила аура от украшенного затейливой гравировкой и чеканкой ларца. Светлая сила растекалась от него, подрагивала в такт молитвам и… рассеивалась в пространстве.

Ангелы небесные! Никто не собирал и не запирал в храме святость монастырских земель! Она сгинула неведомо куда, а ритуал как раз и должен был сделать это место прежним. Священники в молитвенном экстазе щедро делились огнем собственной веры, но ни их благих устремлений, ни силы нетленных останков недоставало, чтобы придать эфирному полю те теплоту, светлость и упорядоченность, коими то отличалось раньше.

По спине мурашки побежали от ясного осознания того, что святости Зарьиной пустыни больше не существует, отголоски, которые удалось уловить прежде, испускало содержимое привезенного из Вакенхальде реликвария.

Но как? Как такое могло произойти?! Кому под силу не просто осквернить святое место, но уничтожить его? Чья чудовищная воля сумела превозмочь последствия ритуала воссияния сразу нескольких праведников?

Микаэль потянул меня прочь, я не сдвинулся с места, и тогда бретер лихорадочно зашептал в самое ухо:

Он сделал паузу и эхом повторил:

Я подался назад, позволяя закрыться двери, и сказал:

— Убираемся отсюда!

А больше в ту ночь не вымолвил ни слова. Напился молча.

Ренмель — сердце цивилизованного мира; город святой, разделенный и… несуществующий.

Без малого восемь веков назад на его площадях проповедовал Пророк, и брусчатка узеньких улочек до сих пор помнит его шаги, а Сияющие Чертоги по-прежнему переполняет святость, но на западном берегу Рейга в те судьбоносные времена не было ничего, кроме причалов и сараев для рыбацких лодок, торговых складов и ремесленных мастерских да казарм, над которыми довлела цитадель, позднее названная Ангельской, а еще неизбежных спутников всякого крупного гарнизона — борделей, игорных домов, кабаков. Имелись амфитеатр, купальни и зиккурат — малое подобие огромной пирамиды, возвышавшейся в восточной части города. По итогам войн Веры, когда ортодоксы утвердили свою власть на этой стороне, им не досталось никаких святынь, город отстраивался с чистого листа.

А на том берегу не возводилось вообще ничего нового. Правобережная часть Ренмеля стала владением понтифика, и никто без соизволения отвечавшего за градостроительство кардинала не мог снести даже жалкой развалюхи, пусть та и была выстроена много позже воссияния Пророка. Исторический центр там замер, скованный строгостью норм и правил, прижатый к берегу городками, выросшими на его границах, но так и не ставшими окраинами.

Ренмель ортодоксов развивался и рос, давал приют бессчетному множеству жителей, стекавшихся туда со всей империи и сопредельных стран; Ренмель догматиков мало изменился со времен Пророка. Они бы прекрасно дополнили друг друга, да только разделяла их вовсе не река, сколь бы широка она ни была, а вера. Именно поэтому было два Ренмеля, два разных города. Один кичился славной историей и духовной властью, другой — нынешним могуществом и процветанием, и оба завидовали друг другу и друг друга ненавидели. А Ренмеля единого, пусть даже и разделенного по живому, никогда не существовало. И никогда, по моему скромному убеждению, что бы там ни вещали церковные иерархи и мирские властители с той или иной стороны Рейга, существовать не будет.

Благодаря удачному расположению на пересечении торных путей столица империи безмерно разрослась, свободных земель в ее окрестностях почти не осталось. В последний день пути Староимперский тракт шел вдоль небольших городишек и богатых сел, распаханных полей и дворянских имений, каменоломен, каналов, мельниц и редких лесков, вход в которые простолюдинам был заказан под угрозой усекновения руки.

Поначалу мы и не поняли, что въехали в пригород Ренмеля, просто застройка стала чаще, а людей кругом — больше. На обочинах же, как и прежде, вышагивали куры, в грязи сточных канав и переулков копошились свиньи, а на изредка попадавшихся пустырях паслись коровы. Но понемногу окруженные дощатыми заборами дома сменились двухэтажными особняками, а на смену вишневым и фруктовым садам пришли дворы на задах торговых лавок и мастерских. Всюду к небу поднимались жиденькие струйки дыма, вблизи кожевен и красилен и вовсе было нечем дышать, едкий запах резал глотку и заставлял слезиться глаза. Впрочем, у боен и скотных дворов вонь стояла и того хуже.

В столицу мы прибыли на исходе первого месяца лета, когда везде и всюду шла подготовка к Дню явления силы. Вывешивались гирлянды из белых флажков с золотыми семиконечными звездами, сметался в сточные канавы мусор, красились ставни, заборы и двери, подбеливались стены, а в пивных вовсю разливался летний эль, который в Виттене варили специально к этому светлому празднику.

Атмосфера казалась откровенно приподнятой, чего никак нельзя было сказать о моем настроении. На душе скреблись кошки, и отнюдь не из-за увиденного в монастыре Трех Святых, пусть случившееся там и не укладывалось в ведомые мне рамки мироздания. Смертным не постичь небесные законы, нечего даже ломать на этот счет голову. Беспокоило другое — с того самого момента, как я предъявил подорожную на таможенном пункте, время обратилось песком и неумолимой струйкой потекло из верхней колбы часов в нижнюю. Пространства для маневра больше не оставалось, пришел черед держать ответ и за содеянное, и за то, чего не совершал. И оставалось лишь уповать на доброе расположение канцлера и снисхождение дисциплинарного совета. Так себе надежда, если начистоту.

Ангелы небесные! Не будь ко мне предвзят вице-канцлер вон Бальгон — и это еще слабо сказано! — дело могли бы замять, ну а теперь придется юлить и выкручиваться. Слишком уж паршивый расклад на руках для открытого противостояния. И вылазка в монастырь Трех Святых исправить ситуацию ничем не смогла. До отъезда из Вильмштадта мы доподлинно установили, что архиепископы Ренмеля и Миены прислали своих людей в Зарьину пустынь только на третий день после того, как обитель закрыла ворота для паломников, и значит, никакого касательства к причинам случившегося не имели. А если исключить политические резоны, Вселенской комиссии не было никакого дела до святых мест. Не наша епархия…