Павел Корнев - Рутинер

— Вам прекрасно известно, мастер, кто и зачем напал на усадьбу и похитил записи святого Луки, — отмахнулся я. — Сеньор де ла Вега переиграл вас, неужели так сложно это признать? Он обменял один лист на четыре, а потом забрал остальные.

— Вы перегибаете палку, магистр! — очень тихо и спокойно укорил меня мастер Волкер, но готов биться об заклад — вся его невозмутимость была насквозь показной. — Ваше присутствие в усадьбе маркиза для нас не секрет! И речь не о кинжале с дарственной надписью!

Я развел руками:

— Мы были там. И что с того?

Официал шумно вздохнул и спросил:

— Где записи святого Луки?

— Спросите вашего друга де ла Вегу!

Тонкие пальцы представителя братства вновь застучали по столешнице, он ненадолго задумался и завел речь уже о другом:

— Помимо записей, братья работали над формулой призыва эфирных червей…

— Формула нашему общему знакомому оказалась не нужна, — немного слукавил я при ответе, — и мне показалось неразумным оставлять ее. Она была нужна мне, я ее забрал. Но на усадьбу маркиза мои люди не нападали, ваших братьев не убивали, записей святого Луки не похищали.

— Мы вас в этом и не обвиняли, — пошел на попятный мастер Волкер.

— Да неужели?

— Поверьте, — вкрадчиво произнес официал, — в противном случае мы предприняли бы в отношении вас куда более решительные… шаги.

Я лишь развел руками, ожидая продолжения.

— Формула эфирных червей пропала, а племянник епископа Вима неожиданно исцелился, — сказал Волкер. — Связующее звено между этими фактами лишь одно — магистр вон Черен. Да вы и сами только что это признали.

— Братство желает получить свое? — улыбнулся я.

— Так или иначе братство свое получит, — уверил меня официал. — Мы заключили договор. И его надо исполнить, хочется того епископу Виму или нет.

Я расстегнул саквояж, порылся в нем и выложил на стол расписку в получении формулы эфирных червей, которую столь любезно составил для меня канцлер университета Святого Иоганна. Мастер Волкер потянулся было к листу, но я покачал головой:

— До сегодняшнего полудня в канцелярию Вселенской комиссии должно поступить письмо о том, что у братства не имеется ко мне никаких претензий.

— Позвольте…

Я развернул лист, мастер Волкер ознакомился с распиской и кивнул:

— Полагаю, просить поверить на слово не имеет смысла?

Попивавший вино Микаэль посмотрел на меня с неподдельным интересом, я проигнорировал его взгляд и в свою очередь спросил:

— Вы уполномочены принимать подобные решения?

Официал кивнул.

— Тогда обменяем одну расписку на другую, — предложил я, достал дорожную чернильницу, перо и лист писчей бумаги. — Но до полудня в канцелярию должно поступить официальное письмо!

Мастер Волкер вновь кивнул и взялся за перо.

Когда он поднялся из-за стола, я не удержался и спросил:

— Вам известно, на кого работает сеньор де ла Вега?

— Нам известна ваша точка зрения на этот счет, магистр, — ответил официал братства святого Луки и ушел.

Микаэль вылил себе в кружку из кувшина остатки вина и будто между прочим заметил:

— Если он не сдержит слова, ты окажешься в большой беде.

Я только плечами пожал:

— Рискну. Такие вот широкие жесты обычно располагают к тебе людей.

— Поживем — увидим, — флегматично заметил маэстро Салазар и поднял над головой опустевший кувшин. — Любезный! Повтори!

— Хватит! — остановил я подручного, закинул на плечо ремень саквояжа и встал из-за стола. — Идем, нам пора.

— Не будешь ждать посланца сам знаешь кого? — удивился бретер. — Еще нет и девяти, а ты говорил об одиннадцати, если мне память не изменяет.

— Микаэль! — вздохнул я. — У меня забот полон рот и помимо того поручения. Я не собираюсь просиживать здесь штаны в ожидании запрошенных сведений. Это контрпродуктивно и попросту неумно.

Маэстро Салазар заглянул в кружку, вздохнул и спросил:

— А как же посидеть на берегу реки в ожидании трупа врага?

— Откуда в реке взяться трупу, если только сам его туда не скинешь?

— Верно, — хмыкнул Микаэль, отмахнулся от уже спешившего к нашему столу разносчика и потопал вслед за мной.

На этот раз оставить Микаэля в ближайшей таверне я не рискнул и велел дожидаться меня в кордегардии. В слишком уж бесшабашном настроении пребывал бретер — запросто мог напиться и ввязаться в дуэль, а лишиться единственного подручного совершенно не хотелось. Впрочем, беспокоиться стоило совсем о другом…

В угловую башню, которую занимала канцелярия дисциплинарного совета и кабинеты его сотрудников, я начал подниматься по боковой лестнице, там меня и перехватили. На площадке четвертого этажа вдруг возник незнакомый магистр; он загородил проход, демонстративно заткнув большие пальцы за оружейный ремень. Быстрый взгляд назад позволил убедиться, что поджидают меня и внизу, но только я положил ладонь на рукоять шпаги, и на лестнице возникло новое действующее лицо: Герберт вон Бальгон — вице-канцлер Вселенской комиссии по этике и, так уж получилось, мой смертельный враг.

Левой рукой я расстегнул застежку висевшего на плече саквояжа, но атаки не последовало, вице-канцлер сбежал ко мне один, а его подручные не сдвинулись с места, продолжая перекрывать лестницу.

— Та-а-ак! — в своей неизменной манере протянул Гепард. — Так!

— Ваше сиятельство, — поприветствовал я его легким поклоном, но взгляда при этом от вице-канцлера не оторвал.

— Брось, Ренегат! — порывисто отмахнулся вон Бальгон — худощавый, подтянутый и… хищный. — Время дорого, не вижу причин тратить его на обмен фальшивыми любезностями!

— Как скажете.

— Идешь к Молоту? — спросил Гепард. — Не отрицай! У меня точные сведения!

Я лишь слегка склонил голову в знак согласия и ничего отвечать не стал.

— Понятия не имею, какую игру затеял Гуго, но предупреждаю сразу — не вздумай впутать в эти интриги меня.

Беспокойство собеседника было вполне объяснимо, поскольку больше всего шансов стать преемником нынешнего главы комиссии имелось как раз у него и Молота. Никто из них в сложившихся обстоятельствах не мог упустить возможности подставить подножку другому, а уж воткнуть отравленный нож в спину велели сами небеса.

Вот только я прекрасно понимал, что мотивы Гепарда лежат куда глубже, поэтому не стал заверять того ни в глубочайшем уважении, ни в собственном благоразумии. Вместо этого спросил напрямую:

— О чем конкретно идет речь?

— Мархоф, — последовал немедленный ответ. — В том расследовании я проявил себя не с лучшей стороны и наломал дров, но в силу излишнего усердия, а не по причине злого умысла. При тщательном изучении материалов может возникнуть соблазн превратно интерпретировать некоторые мои шаги, так вот — не стоит позволять личной неприязни влиять на объективность суждений.