Граниил Орлов - Фонтан [litres]

Суровая школа жизни – российский детдом 90-х годов.

В тот весенний день на улице ещё стояла зима, было жутко холодно, дни, казалось, так и не стали прибавляться, оставаясь короткими и сонливыми.

После обеда у меня был план – во время урока труда смастерить своё собственное оружие. Я знал, что Палыч не задержится в нашей мастерской больше положенного, поскольку у него есть дела куда важнее. Какой ещё жгучий интерес может быть у шестидесятилетнего дворника, который одновременно в нашем учреждении является трудовиком, электриком и сантехником. Кем угодно он мог быть, лишь бы на бутыль целебной настойки хватало – как он сам часто говорил.

Всё было готово; достав из укромного места газетный конверт, я высыпал горстку пороха.

Осталось найти место и испробовать своё оружие.

Выйдя во двор, обогнув здание детского дома, я направился к дому дворника, время было подходящее – шум от выстрела будет громким, но у меня будет достаточно времени, чтобы скрыться.

Засыпав порох, я поднёс спичку, закрыл глаза, открыв широко рот, направил металлическую трубку вверх и стал ждать.

Послышался невероятный по мощности выстрел, и когда я открыл глаза, меня всего окутало серым, едким дымом.

Я словно очнулся, и как только дым рассеялся, убрал самопал во внутренний карман куртки и быстрым шагом направился в заранее заготовленное место, тайник, находящийся в кирпичной клади у основания здания.

Когда ко мне подбежал Волдырь (один из парней, с которыми я поддерживал связь), то оказалось, что я совершенно ничего не слышал. Меня оглушило и вдобавок, когда понял, что на втором этаже в коридоре происходит срочное собрание, чуть не запаниковал. Волдырь, поняв, в чём дело, посмотрел на мои руки и покачал головой – они были чёрные, с заметными ожогами и сильно пахли порохом.

Я попробовал отмыть их в холодной воде, но это не дало результатов. Подумав, направился к выходу. Волдырь, следовавший за мной, безумно перепугался, в тот момент, когда я достал из тайника свой самопал. Он смотрел и продолжал что-то говорить, его глаза наполнились ужасом и страхом, я объяснил ему, что выбора у меня нет, что пришло время действовать. Дело в том, что я собрался бежать, и так уж вышло, что день, когда я опробовал своё первое в жизни оружие, совпал с днём попытки бегства из детдома.

Но не только этим он мне запомнился.

Побег не получился, и меня отправили на пытку к нашему детдомовскому психологу – сущему садисту, который после выявления у меня нескольких патологических психозов на генном уровне выписал мне срочное лечение в нашем карцере, называемом «Дохлянкой».

Это было заточение в подвальном помещении с одноразовым приемом пищи и полной изоляцией от остальных сроком на месяц. Весь март мне было суждено там находиться. Я тогда был десятилетним ребёнком, поэтому меня не упекли в колонию для несовершеннолетних преступников: повезло.

В тот самый день мы с Колосовым впервые встретились, это произошло в тот момент, когда меня вели по коридору в комнату директора, навстречу мне шли цепочкой вновь прибывшие дети. Среди них самым последним был он. Я тогда не поднимал на них глаз, имея слишком авторитетное положение перед новичками. Но когда мимо меня проходил он, по коже, как от морозного ветра, побежала дрожь, руки онемели. Подняв глаза, я посмотрел на него. Его необычный взгляд был настолько серьёзен и проникновенен, что мне стало неловко перед ним. Я попытался отмахнуться от навеянного непонятного до этого чувства покорности перед маленьким и беззащитным мальчиком с огромными и выразительными глазами.

Мне кажется, что именно тогда необъяснимый свет, горящий в этих глазах, спас меня от мучительного месяца в «Дохлянке».

Когда моё заточение закончилось и я вновь вернулся к своей обычной жизни в детдоме, вокруг меня всё поменялось. У меня возрос авторитет не только среди своих, но и старших товарищей.

Меня уважали и боялись, и хоть я вырвался из изоляции, по-прежнему пребывал в гордом единении с самим собой. Ничто меня больше так не интересовало, как та необъяснимая связь, которая возникла между мной и новичком. Стараясь не привлекать внимания, я стал наблюдать за ним и со всей присущей мне природной осторожностью изучать. Он практически ничего не ел, и был совершенно немым. Первое время Колосов был объектом для насмешек и издевательств со стороны шайки Колючего – крайне подлого и неприятного парня. Именно этот фактор и помог мне завязать с ним знакомство.

Я долго наблюдал за ним, казалось, он ничего не видит и не слышит. Ни разу не видел у него улыбки или слёз, не слышал криков или просто шёпота, не было такого, чтобы он куда-то торопился или спешил. В нём жили гармония и покой. Это притягивало к нему ещё больше.

Настоящий фараон, Будда в детском обличьи…

Однажды, возвращаясь со столовки, я увидел, как шайка Колючего подкараулила этого новенького, они готовили ему весьма неприятный сюрприз. Как свора шакалов они предприняли очередную попытку подчинить своей власти более слабое существо. Сам Колючий, увидев у новенького на груди деревянный оберег на кожаном шнурке, попытался силой забрать его себе. Это подействовало, тот стал мычать и тянуться руками, чтобы вернуть оберег, видимо, он был его святыней. Вообще такие вещи по негласному кодексу детдомовских запрещено трогать (святынями такие предметы называются оттого, что хранят в себе необычайно ценную память о родителях).

Колосов был сбит с ног, в следующее мгновение Колючий и его свора начали усердно бить его ногами.

Я решил действовать резко и быстро. Подлетев к двоим со спины, силой стаскивая их за шиворот спортивных курток, нагибая к земле, бил по внутренней стороне изгиба ноги. Самого Колючего оттолкнул плечом с такой силой, что он повалился на дощатый пол рядом со своими дружками, которых я крепко держал за шеи, сжимая их своей мёртвой хваткой и опуская ниже и ниже.

Когда Колючий повернулся и увидел меня, лицо его побелело одновременно от неожиданности и злобы. Кивая на рыдающего Колосова, я грозно сказал и одновременно ударил кулаком в живот одному из освободившихся от моей хватки пленников:

– Верни парню его святыню, Колючий, или тебе не поздоровится.

Колючий смачно и пренебрежительно сплюнул, резким движением отбросил в сторону новенького его святыню.

Когда я отпустил его дружков, они, уходя, прожигали меня своими злыми взглядами и чуть слышно материли меня, но меня это веселило. Как только они скрылись из виду, я подошёл к новенькому и протянул ему руку: