Александр Волков - Пять песен мира. Книга 2

Благодаря первой песне люди научились с легкостью менять мир. Первая песня, или первая струнная глубина, это то, что люди видели.

Создать для себя можно было что угодно и в любом масштабе — только заплати за свою прихоть. Если ты уродлив — выбери в каталоге самое прекрасное лицо, и купи его. Хирург моментально все сделает сложным лептонным инструментом, и ты ничего не почувствуешь.

Надоела старая машина? В том же центре акустической хирургии механик из автомобильного отдела преобразит любой транспорт — только заплати. Хочется новый ремонт? Без проблем. Один оператор звукового дизайна справится с этой работой в сотни раз быстрее и лучше, чем бригада из десяти рабочих, только скажи, чего хочется, и заплати. Люди теперь могли позволить себе всё, могли за небольшие деньги превратить старенький «Опель» в «Мерседес», и о бездетности никто не вспоминал, отдаваясь плотским удовольствиям.

Так было до тех пор, пока не раскрылась одна любопытная деталь.

Бизнесмен-энтузиаст Грэй, которым в далеком был Фарвелл, заподозрил что-то и нанял группу ученых, чтобы разобраться. Им удалось разворотить целый дом, обнаружив, что вся внутренняя роскошь оказалась лишь иллюзией, укрывающей дешевые бетонные стены. Ученые выяснили, что иллюзия создавалась во всем и для всех, и материя не менялась.

Вышло так, что люди платили за поддельное золото столько, сколько стоил настоящий золотой слиток, и это вызвало страшную волну возмущений. Корпорации с помощью рекламы заверяли всех в том, что материя действительно менялась, и даже лозунг был: «Измени жизнь по-настоящему», но он оказался фальшивкой. Корпорации нашли в струнной акустике возможность отпускать продукцию по старым ценам, ничего не вкладывая в себестоимость. Безусловно, сметы и финансовая отчетность подделывались, чтобы никто не думал об обмане, но это не сработало.

Даже еда становилась предметом подделок.

Обычной биомассе из тараканов придавали аппетитный вид и изысканный вкус мясного фарша. Реакция людей, особенно на еду, оказалась крайне бурной.

Поняв иллюзорность удовольствий, люди вспомнили о старых ценностях, которые делали их счастливыми, и обитаемые людьми планеты поглотили бунты. Правительству ничего не оставалось, кроме подчинения, и оно объявило о старке проекта «Экспансия», давая определенным людям возможность иметь потомство, а в качестве полумеры придумали детей-андроидов, способных хотя бы временно создать ощущение настоящей семьи.

На какое-то время это сработало, но скоро люди впали в возмущение. Правительство испугалось ярости народа, и это вынудило его давить на Джонатана угрозами. Он не хотел лишиться полученных богатств, хотел вывести мать из депрессии, и не догадывался, на что предстояло пойти.

Его ничего не волновало, кроме желания сохранить достигнутое, и он бросил на работу все силы.

Он услышал Четвертую песню мира, и установил, что она связывала тело человека и его душу, в которой, после вмешательства в пятую песню произошли необратимые изменения.

Эти изменения оказывали прямое влияние на возможность деторождения, но как бы ни старался Джонатан, он не мог ничего с этим поделать. Тогда ему пришлось слушать глубже.

Третья песня была о самой душе человека, а вторая звучала о том, что объединяло всех людей, и услышав ее Джонатан понял, что такое целостность энергетических и материальных структур, построенную на прочном фундаменте реальности.

Весь мир, абсолютно всё исходило из единой точки, и Джонатан подумал, что если ему удастся до нее добраться, то вмешательство в самые глубинные структуры мироздания стало бы возможным.

Там наверняка было нечто, что могло вернуть людям возможность размножаться.

Первая песня называлась песней лишь условно, из-за четырехзвучной тактовой величиной размером в четыре четверти. Джонатан глядел в монитор, наблюдая за стройной амплитудой звуковых волн, и понимал, что теперь мог вносить любые изменения в звук мира. Как и в случае с бессмертием, возвращение возможности деторождения имело свою цену. Чтобы создать на первом струнном уровне ноту жизни, требовалось убрать из мироздания другую ноту, заставив ее умолкнуть. С помощью струнного локализатора удавалось найти тактовое место матери в Первой песне, и тут требовалась замена одной ноты на другую.

Было недостаточно просто вычеркнуть кого-то из реальности, чтобы мать могла родить. Перед Джонатаном встала необходимость связывать ноту матери и жертвы, чтобы, погасив одну ноту, поставить на ее место другую ноту — ноту ребенка.

Это напоминало Джонатану жертвоприношение, и он задумался над прекращением исследований, но начальство пообещало ему место директора исследовательского института проекта «Экспансия», что сулило ему огромные денежные гонорары. К тому же, он сам хотел подарить матери внука. Его мать всегда утверждала, что наука — зло, и ему хотелось это опровергнуть.

Его ослепило желаниями, временно скрыв моральную сторону вопроса из сознания.

Он совсем не думал о факте жертвоприношения, считая, что какая-нибудь светлая мысль могла посетить его в последний момент, но этого так и не случилось. Когда мать обрадовалась новости о скором появлении внука или внучки, Джонатан был воодушевлен, совсем позабыв обо всем.

Первого аборигена в лабораторию привезли глубокой ночью, когда в окнах крупного лабораторного склада виднелось усеянное звездами небо. В воздухе висел запах машинного масла, разнообразных реагентов, и сотен людей, что проходили через помещение ежедневно. Аборигена притащили на гравитационной платформе, в клетке, будто дикое животное, и оставили посреди зоны приемки груза.

Абориген был амфибией, и глаза его выглядели будто рыбьи, выражая проникновенный человеческий испуг. Джонатан глядел на него равнодушно, но чувствовал страх за него, и испытывал жалость, вопреки которой действовал.

— Торн, ак-та о-тто? — голос у аборигена был рычащий, немного пугаюший, но на удивление радостный.

— Что он говорит? — поинтересовался Джонатан у военного экспедитора, который курировал доставку. Экспедитор заполнял какие-то бланки на планшете, стоял рядом с клеткой, и ответил не глядя:

— Спрашивает, какой великой цели я послужу, — сухо ответил экспедитор, перевернув страницу. — Всё, — экспедитор расписался в бланке, и протянул его Джонатану. — Получите и распишитесь.

— Мы ведь для них Боги, да? — задумчиво спросил Джонатан. — Он не понимает, что его жизнь стала предметом бланков и бюрократии?

— Он из племени земноводных с Акварэса, они нас Богами считают, да. Ума не хватит понять, что такое бюрократия, — с усмешкой произнес экспедитор, и широко улыбнулся, с неприязнью глядя на аборигена. — Гы. Ну ту-пы-ы-ы-е, — презрительно пробасил экспедитор, и стал стучать по клетке резиновой дубинкой. — Ы-ы-ы, рыба-рыба-рыба, ы-ы-ы-, рыба-рыба-рыба, — приговаривал он с отвращением, и глядел на аборигена, будто на отребье.