Борис Конофальский - Аэропорт

— Вы, штурмовые, конечно, много о себе думаете и позволяете себе много, но уж… Если берётесь… То можете. Этого у вас, казаки, не отнять. Кресты заслужили.

От этого строгого человека большей похвалы услышать было просто невозможно.

Когда офицеры ушли, прапорщик погрозил им кулаком и сказал:

— Не очень-то вы о себе думайте, штурмовые, особенно ты, Саблин. Не думай, что разговор наш закончен. Я тебе твоё неповиновение ещё припомню.

Когда он ушёл, Володька уселся на дно траншеи и закурил, Аким стоял рядом, смотрел на поле, где лежали мёртвые китайцы.

— Неужели мне дадут крест?

— Ну, ты что, не слышал сотника? Представление к награде уже почти готово. — Отвечал ему Аким.

— Не верится даже.

Саблин ничего ему больше не сказал, он прилагал усилие, чтобы не закрывать глаза. Очень ему спать хотелось.

Но поспать ему не удалось.

Сотник сказал взводному, что бы собирал взвод и выдвигался в расположение полка, разведка сообщила о том, что противник переносит склады. Это значило только одно, китайцы решили, что эта линия обороны потеряна, и они планируют отступать.

Командование в свою очередь решило навязать ему арьергардные бои, но в этом Второй Пластунский Казачий полк принимать участие уже не будет, это дело линейных казачьих частей.

И взвод, собрав свои тяжёлые вещи, по песку и оврагу двинулся в расположение полка.

Пуля снайпера не только разбила дробовик, но рикошетом ещё и повредила ему шлем. Сначала он голову ломал, отчего по правой стороне монитора затемнение пошло. Пошёл в оружейку, и там старый оружейник Иваныч ему сказал, продиагностировав шлем:

— Трещина от стыка до правого микрофона, под подкладкой её не видно, но проводка порвана. Это не отремонтировать. Только менять.

Новый шлем — дело не шуточное. К ботинкам и то приноровиться нужно, а тут и «глаза», и «уши», и «дыхалка» — всё требует подгонки.

Кому-то монитор пониже нужно, кому-то повыше, каждому нужно звук выставить, микрофоны настроить, с вентиляцией разобраться. И так со всеми системами. Да ещё оказалось, что новых шлемов с размерами Саблина на складе нет. Пришлось брать «БУ» и собирать куски для него из других шлемов. Пришёл ещё один техник, и они втроём полдня занимались сборкой и подгонкой шлема.

Когда он вышел из оружейки да пока искал свою столовую, его взвод уже пообедал. Повара с кухней уехали вперёд, за полком. Он пошёл на первую попавшуюся кухню, сел есть в столовке у пехотинцев. То был Тридцатый пехотный полк. Нормальные мужики оказались, сидевшие с ним за столом солдаты, немолодые, матёрые, из тех, что не первый год на войне, они всё спрашивали, не его ли рота прошла плато и зацепилась за скалы. Он сказал, что его. Дальше говорить не стал. Мог, конечно, расписать, как брал траншеи, да неудобно было хвастаться.

Они и так их роту нахваливали, говорили, что крепкие ребята, видно, в роте, раз дошли до траншей, взяли их, да ещё сами отбили первую контратаку. Он кивал головой, да, ребята у них полку что надо. Это было приятно. Приятно, что твои заслуги признают незнакомые люди, такие, как эти пехотинцы. Уж эти льстить не будут.

— Саблин, — орёт знакомый голос.

Аким оглядывается. Конечно, Юрка. Здоровый, шумный. Пробирается среди лавок в столовой. Мешает людям есть, обращает на себя внимание. Вот всегда он такой.

— Ты где пропадал, полдня тебя ищу, ещё и шлем отключил, чтобы не тревожили, что ли?

— Да нет, — Аким освободил место рядом с собой, — шлем менял, треснул.

Юрка плюхнулся рядом, здоровался:

— Здорова, господа пехотинцы.

Пехотинцы с ним тоже здороваются.

— А мы тебя ищем… Взводный говорит: «Куда делся, иди ищи». Мы ж порцию на тебя взяли, а ты тут объедаешь пехоту.

— Я же взводному сказал, что к оружейнику пойду.

— Забыл, наверное, чёрт старый. Да Бог с ним, ты как? Все говорят за взятие траншей весь взвод к наградам, а штурмовых так и вовсе к крестам представят. — Бубнит Червоненко, да так громко, что, кажется, вся столовка на их оборачивается.

— Сотник приказал Колышеву представление писать, — нейтрально сказал Аким.

— Если крест дадут, то к нему отпуск положен, — мечтательно говорит Юрка. — Эх, хоть на недельку бы на болота вернуться. Хоть отоспаться бы.

Пехотинцы слушают их разговор внимательно. Все хотя отоспаться. Но началось наступление, какой тут сон.

— Эх, не повезло мне… — Опять вздыхает Червоненко. — Жаль, что с вами не попал. А мы там, на склоне, три раза в атаку поднимались. Я мин накапал двенадцать штук. Как китайцы начинали лупить, так ложились и отползали. Жуть. Небо белое от огня как днём, и представь, во взводе ни одного раннего. Справа от нас части наступали, так за одну первую атаку двенадцать человек выбило, медики грузить не успевали, а у нас ни одного. И у пехоты, что за нами шла, ни одного раннего даже. Представляешь, какое везение! А мы-то первые всё время шли, мы мины снимали!

Саблин бросил ложку в пустую тарелку. Посмотрел на радостное лицо своего друга и сказал спокойно, словно о чём-то обыденном говорил:

— Коровин погиб.

Юрку словно выключили, насупился, замолчал. Стал крошки по столу рукой собирать. Конечно, он уже знал об этом, но напоминание о смерти товарища как рукой сняло его весёлость. На Саблина он больше не глядел, и вдруг заговорил чуть раздражённо:

— Ну, доел?

— Доел. — Отвечает Аким.

— Ну, пошли в часть, чего рассиживаешься? Тебя взводный ищет.

Саблин попрощался с пехотинцами, встал из-за стола и пошёл к выходу, Червоненко шёл за ним, неаккуратный, опять мешая людям принимать пищу.

Машины идут на юг, пыль от них в воздухе стоит круглосуточно. Снаряды, мины, снаряды, мины: огромные ящики навалены выше бортов. Патроны в пластиковых коробках, гранаты. Цистерны с водой белые, цистерны с топливом голубые. Фуры с провиантом. Много «санитарок», это грузовики специфические, там баки с биораствором для тяжелораненых, одна машина рассчитана на двенадцать человек.

Машины идут без конца, интервал пять минут, пыль осесть не успевает. Идут днём и ночью.

— Да, — говорит Юрка задумчиво, глядя на бесконечную пыль у дороги, — у кого-нибудь ещё есть сомнения, что Аэропорт нам придётся брать?

Казаки сидят под брезентовым навесом за кривоногим столом. Это их столовая. Смотрят на дорогу.

Если сомнения и есть, их никто не озвучивает. Карачевский, Саблин молчат, курят. Только что пообедали, сил нет болтать.

Их Вторую сотню выставили в боевое охранение. Стережёт она дорогу. Все понимают, что это так, для вида. Китайцам сейчас не до таких дальних рейдов. Просто сотня понесла очень большие потери за прошедшую неделю. Сотня уменьшилась больше, чем на четверть, вот её и вывели в охранение. Передохнуть.