Борис Конофальский - Аэропорт

Их палатки стоят на каменной возвышенности, вдоль дороги, чуть западнее, подальше от дороги метров на двести, казаки вырыли окопы, как и положено с минными полями, вынесенными вперёд детекторами движение и огневыми точками. Там дежурят повзводно. А пока один взвод сидит в окопах, три остальных взвода отдыхают.

Пришёл пулемётчик Каштенков:

— Ну, чего у вас тут? Опять машинками любуетесь?

Он садится на лавку рядом с Карачевским, тот предлагает ему сигарету, но пулемётчик отмахивается:

— Видеть их уже не могу. Вы мне вот скажите лучше, нас пополнять будут?

Вопрос этот всем покоя не даёт. Взвод потерял семь человек. Из пулемётного расчёта в три человек осталось два. Из гранатометного расчёта — то же самое. Снайпер остался без второго номера. Радиоэлектронщика нет. Из четырёх штурмовиков осталось двое. Взвод даже нужное снаряжение и боеприпасы нести не может. Ясное дело, что пополнение необходимо.

— Будут, — говорит Червоненко. — Кто ж за тобой твои ящики будет носить?

Ящики с упакованными в пластик пулемётными лентами страшно тяжёлые. Пулемётчикам всегда нужна помощь. Сами они, расчёт из трёх человек, могут только пулемёт и один ящик патронов нести. А одного ящика патронов, если не экономить, хватит на десять минут боя.

— Да лучше бы попозже, — вздыхает Володя Карачевский.

Все с ним согласны. Все видят этот бесконечный поток машин, что идёт на юг. Все понимают, что там будет. И чем дальше они будут стоять тут, в охранении, и ждать пополнения, тем меньше у них шансов угодить в кровавую кашу, что готовится там, на юге.

— Не надейтесь, — вдруг рушит их надежды Юрка, — вот увидите, нас в самое пекло пошлют.

— А чего нас? — Не согласен с ним Володя Карачевский.

— Да не знаю, — отвечает Червоненко, — просто попомни мои слова.

— Нет, нам и так досталось мало, что ли? — Не соглашается с ним и Каштенков. — Мы уже своё отгеройствовали.

— Вот! Вот поэтому нас в самую кашу и пошлют, — оживился Юрка, — скажут, этим героям всё по плечу. У них получиться. Пусть идут.

— Да брось, — машет на него рукой пулемётчик. — Ну тебя к чёрту с такими пророчествами. Вечно ты, Юрка, каркаешь. Балабол.

— Вот тебе и брось, — говорит Юрка, доставая сигареты. Сигареты него хорошие, офицерские. — Вспомнишь потом мои слова.

— Ладно, ладно, — Каштенков тянет руку к пачке. — Дай-ка офицерскую покурить.

— Вот за «балабола» кури ка свои, а не офицерские.

Юрка скалиться и прячет пачку в карман.

— Вот жмот ты, Червоненко. — Смеётся Каштенков и говорит Саблину: — Чего ты с этим жмотом водишься?

— Со школы к нему привык, — отвечает Аким.

Казаки смеются, а Юрка достаёт из кармана пачку офицерских сигарет и выдаёт всем по одной, в последнюю очередь даёт сигарету пулемётчику:

— На, только за то даю, что ты человек отчаянный, глупый, но отчаянный.

Саблин докурил красивую сигарету и пошёл в палатку. Там хорошо.

Там двадцать семь градусов всего. Там можно скинуть броню и завалился на прохладный брезент кровати. И выспаться по-настоящему, спать не так, как спишь в окопе или в кузове грузовика, а по-настоящему. Почти как дома. Он так и сделал. Снял броню, лёг на свою кровать и закрыл глаза. Тихо-тихо в палатке.

Там за её чуть шевелящимися от ветра стенами, сидят говоруны и спорщики, а дальше шуршат траками грузовики, что везут свой тяжёлый груз на юг. А над головой тихо урчит маленький вентилятор, что достали ловкие руки из старой маски, и приспособили его к охлаждению палатки. Тихо, нежарко, спокойно. Вот и всё, что нужно солдату для счастья.

На ужин, старший прапорщик Аленичев расстарался, была тыква.

Огромные оранжевые ломти жареные с острым салом. Объедение.

И кукурузный хлеб свежевший. А после повар принёс две кружки и поставил их перед Саблиным и Карачевским со словами:

— Это от полковника, за траншею.

Аким и руку не успел поднять, как Юрка уже схватил кружку и стал нюхать содержимое.

— Ну, чего там у них? — Спрашивает радист Семён Зайцев.

— Ну, не водка точно, — размышляет второй номер пулемётчиков Сафронов.

— Кофе, — говорит Юрка и ставит кружку перед Саблиным.

А повар приносит тарелку, на которой лежат кружки свиной колбасы, а так же маленькие бутербродики из хлеба и жёлтого повидла.

— Ишь, ты! — Восхищаются казаки. — Вон значит как.

— Саблин, ты никак в офицеры мылишься. — Говорит радист.

Аким молчит растеряно, смотрит по сторонам, а вот Володька Карачевский сразу хватает колбасу, пробует её.

— Не хуже домашней. — Говорит он и добавляет: — Пробуйте, казаки.

Это угощение не из дешёвых, и у себя в станице казаки такое далеко не каждый день едят. Они скромно берут, каждый по кружочку.

Юрка жуёт свой кусок и сразу критикует:

— Перца-то насыпали, аж вкуса не чувствуется, нет, я дома не так делаю.

Не все с ним соглашаются, Акиму, вот, колбаса понравилась. Он запил её кофе. Да и кофе отличный. Терпкий, кислый, настоящий.

— Слышь, взводный, — говорит Каштенков, — а чего это Саблина так кормят? Никак в урядники его прочат?

— Точно, — вдруг догадался Карачевский. — У нас во взводе ни одного урядника не осталось. Кто у нас сейчас замком взвода?

Прапорщик молчит поначалу, смотрит на Володьку неодобрительно, а потом и говорит ему, но больше Саблину:

— Рано ему ещё в урядники, пусть научиться приказы выполнять.

— А кого же тогда в урядники назначат? — Спрашивает радист.

— Да вон, Юрку, — говорит Каштенков.

И все сразу начинают смеяться. Даже Аким смеётся, хотя видит, что смех этот Юрке обиден.

— Чего вы смеётесь, дураки, — чуть обижено бубнит Червоненко, — знаете, каким бы я урядником был.

— Уж ты бы накомандовал, всех извёл бы своими разговорами. — Говорит пулемётчик.

— Эх вы, глупые вы люди. — Машет рукой на казаков Юрка. — Счастья своего не понимаете.

Это ещё больше всех веселит.

После ужина все собираются в охранение, надевают броню, проверяют оружие, связь. Собираются так, словно на настоящее дело идут, хотя понимают, что всю ночь будут курить да разговаривать в окопах. Но правила есть правила, а устав есть устав.

Сменили третий взвод, те ушли. Разбились сначала по точкам. А потом все опять собрались в кучу. Спать никому не хотелось. Снова болтали. В степи ночью хорошо, совсем нежарко, можно шлем за спину откинуть. Тихо, только саранча шуршит, на охоту вышла.

— А что, степь ещё не отцвела? — Говорит радист Семён Зайцев, поймав большую пушинку, что проплывала перед его носом.

— Должна отцвести уже, — отвечает ему Петя Чагылысов.

Он один из самых опытных охотников среди казаков четвёртого взвода. Он лучше всех знает степь.

— А пух летит ещё, — Карачевский ловит ещё одну пушинку.

— То последние, наверно, — сказал прапорщик.