Ольга Ворон - Ангелы: Анабазис

— Девонька, ну, сбавь обороты. Ты мою верность договору уже проверила на годы вперёд. Успокойся. Никуда я не уйду от тебя. Тем более по принуждению. Что мы с десятком летучих кошек не сладим, по-твоему? Лучше готовь воинов к штурму. Через минут десять мы будем возле отряда.

Нервно облизав губы, Стратим отвела глаза. Позволить себе согласиться с чужой волей не смогла, но растворилась в мутности чужого тела. Стерва, послужившая проводником образа, сомкнула веки и вяло повалилась вниз, прижав ноги Михаила.

— Ох и ревнивая баба тебя охомутала, — усмехнулся Полынцев, выглядывая на споро приближающийся отряд. Воины гнезда уже взбирались на пограничный столб. Шли они ходко и уверенно, не сбавляя темпа.

— Беда не в том, что ревнивая, — вздохнул Михаил, сталкивая приходящую в себя магуру, — беда в том, что не одна…

Когда первые птицедевы, распаренные быстрым переходом, рывком взлетели над заснеженным парапетом, стервы-ренегаты встретили их бешеной атакой. Одинат и раверсник, потеснив плечами Медведева себе за спины, встали защитным кольцом. Четыре магуры охранения, отобранные королевой как лучшие, на десяток нападающих. Никто не сомневался, что второй заслон понадобится.

Бой стерв ужаснул. Метаясь и визжа, они создавали хаос взмахами крыльев и выбрасываниями тонких копий. Воздух бесился, насыщаясь влагой и криками. Это была просто мясорубка. Ни одна часть не оказывалась без поражения — руки, ноги, корпус, крылья — всё шло под молотьбу металлом и тренированной плотью. На точность не было времени — лишь бы достать побольше и почаще, а там всё сделает потеря крови. Кожа лопалась от прикосновений стали, мясо разваливалось, кости трещали… Меч на меч, сталь на плоть, страх на боль.

Медведев стоял, чувствуя странное оцепенение внутри, и тискал рукоять боевого ножа. Тот предано цеплялся рукоятью за потную ладонь, но дела ему пока не находилось.

Раз! — и глаза пришлось закрыть от хлёсткого удара кровью из перебитой артерии. Только утёрся — почти перед носом оказалась морда стервы. Чужачка? Своя? Полынцев сбоку подцепил атакующую лапу. Сомнения разрешились. И Михаил ударил. Широкое лезвие ножа вошло в корпус стервы, пробив порядочную дыру. С упором вытянул клинок, и кровь хлынула, словно из прорвавшегося крана. Хрипя, магура свалилась, тушей перекрыв путь к Отцу. Кровь сразу прекратила бить — сердце остановилось.

Принявшие на себя первый удар, стервы-защитницы полегли тёмными грудами на каменной площадке. У одной, обезглавленной, подёргивалось крыло, другая ещё пыталась подняться, словно не понимая, что лап больше нет, третья вяло шевелилась на самом бортике, четвёртая весом мёртвого тела придавливала к земле противницу, выжимая её силы и кровь.

Справа охнул Яромир. Михаил обернулся — в теле тэра сидело перо. Углубившись до трети под грудь, оно уже стало бордовым. Одинат лишь наклонил голову вперёд, сгорбился, напряжением мышц зажимая рану, и продолжил рубиться.

Искажённая морда в тёмно-красных брызгах надвинулась, мелькнула в сторону, обходя бьющее оружие, и снова опасно приблизилась. Из кулака рвануло рукоять ножа. Зарычал, двинулся навстречу твари, спасая оружие и жизнь. Но нож уже выдавило — от силы захвата пальцы отказались служить. Ладонь раскрылась. И в сумятице боя громко прозвучал звон удара лезвия о камни. Михаил вцепился в горло твари. Лапы стервы тотчас сжали рёбра, да так, что дыхание перехватило. Оторвало от земли — забил ногами, руками, головой! В тело. В мясо. В кость. В живое! На долю секунды яростные глаза магуры оказались напротив. Яростные, но… больные, жалкие. С такими глазами не побеждают. И Михаил рванулся, переводя руки на уродливую морду. Вжал большие пальцы в глаза, стремясь взяться за кости висков, как за штурвал. От боли тварь завизжала и замолотила руками и крыльями. Воздух засвистел, взбитый ударами лезвий. Михаил сжался, спрятал голову меж плеч. Под пальцами словно треснул тонкий декабрьский лёд — и стерва рухнула, как подкошенная.

Михаил упал сверху. Тяжело дыша, краем глаза осмотрел себя. Кровь везде. Но на поиск ран времени нет.

С одной стороны матерился Степан, бешено крестя воздух немалым тесаком и отодвигаясь от наседающих стерв. С другой — с двух рук орудовал Яромир; его клинки не оставляли зазора для атаки меж стальными лезвиями. Но оба друга уже ослабли: один просто устал настолько, что всё тело ходило ходуном от взмахов, а другой сквозь перекрытую лезвием рану терял кровь. Против каждого по две стервы, тоже подранные, раненные и утомлённые короткой, но буйной схваткой, но всё-таки более сильные. Люди могли рухнуть в любой момент.

С трудом нашарил в скользком киселе снега, каменной крошки и крови свой нож, — рукоять остро глянула в небо косым обломком клинка. Михаил сжал ещё не растерявший тепла пластик и поднялся на ноги. Шатало — земля то приближалась, то удалялась. Но сил на то, чтоб зарядить к удару руку, ещё хватало. И он рявкнул, призывая к себе тварей.

Тонкие сиреневые перья ударили с воздуха, вонзаясь в гривастые спины стерв. Михаил поднял голову — лёгкие скопы уже заходили на второй круг. Туда, куда не могли добраться тяжеловесные гарпии, с трудом, но всё-таки взлетели охотницы опальной королевы. Медведев успел только устало усмехнуться. Всему сразу: и тому, что Стратим так и не оставила его без опеки, и тому, что послать скопов против магуров — шаг лихой и бесшабашный, но единственно верный, и тому, что бой закончен и, кажется, они победили. Сильные лапы вонзились в плечи, подхватили под ноги, и просоленная смертью каменная площадка стала удаляться.

— Мать вашу наперекосяк! — закричал Михаил, выворачиваясь. — Всех заберите!

И тут же увидел, как ещё одна пара охотниц тяжело стаскивает с площадки Яромира. Третья подняла в воздух Степана. Вот теперь всё стало правильно.

Правильно. Только в глазах потух свет. И в темноте, растелившейся перед взглядом, проросли серебряные струны. Они тянулись, завивались, пускали отростки, сплетались, вились гороховыми усами, разделялись и снова сходились. Потом приблизились, и он увидел, что это не струны, а хрустальные каналы, похожие на трассы для санных соревнований. И по ним бегают капельки ртути. Капельки катятся, словно мячики, иногда вытягиваясь на поворотах, а иногда сжимаясь, и не вытекают из канальцев. Он стал присматриваться к каплям и понял, что это и не капли вовсе, а полые сферы с решёткой жидкого металла. И в этих сферах, вращая их и заставляя двигаться, бегут люди. Бегут давно и тяжело, падая и поднимаясь, едва справляясь с телом, с мыслями, со своим «я». И эти люди все ему близко знакомы. Родные сердцу и душе. Он попытался дотянуться до них, докричаться, сказать, что видит их, сказать о людских целях, которые далеки от бесполезного метания в рамках каналов. Сказать о том, что каждая капля может подняться над трассами и лететь свободно, достаточно только немного прыгнуть в тот миг, когда земля и небо меняются местами и кажется, что всё летит в тартарары. Всего лишь прыгнуть, не опасаясь потерять опору под ногами! И лететь! Свободно и легко. Но голос зажимало в тисках горла, а тело тянуло в другую сторону. И, как бы он ни бился, стремясь к своим, неведомая сила оттаскивала его, пока серебряные струны завитых в сложную сеть дорог не остались далеко-далеко. Тогда он снова открыл глаза и увидел небо. А опустив голову, понял, что стервы-охотницы уже донесли его до лагеря.