Ольга Ворон - Ангелы: Анабазис

С воздуха его принимали свои. Катько, крякнув, подхватил под корпус, а Батон и Родимец приняли ноги. Белые лица друзей почти сливались с окружающим снегом. Уложили, засуетились. Смазанные контуры заходили ходуном перед глазами. Вроде молчаливо и слажено, а всё равно видно, что внутри волнение. Красное, трепещущее, словно окровавленная тряпка на древке — уже не опознать, какого цвета, какой страны, какая бригада, каков номер. Склянки, бинты, уколы. Мир, как в тумане, и даже боль идёт едва ощутимым фоном, словно это происходит уже не с тобой, а с героем дрянного боевика, где всё неправильно и понарошку, но как-то надо выжимать из зрителя сопричастность смерти и грязи, и потому главный герой в конце обязательно умирает. И именно так — преодолев не мыслимые испытания, на руках друзей, за полшага до победы. «Кругом зима, опять зима… И идиотский твой штандарт[1]…» Вот это и называется спеть песню Смерти над поверженным врагом…

— Так! Разошлись!.. Мих, не дури! — голос Зуброва просто нашпилил на себя все ощущения и звуки. Словно раскалённый гвоздь в лыжную мазь вошёл — легко, влажно, с запахом сосны и костра. Вспомнилась белая палатка с трепещущим на ветру оранжевым клином, алой змеёй бьющаяся по хрустящему насту сорванная растяжка, запакованное в спальник закоченевшее тело, стянутое стропами, тонкий быстрый пар над кружкой сизого металла, непослушные пальцы на пластиковой рукояти и запах огня как запах жизни…

Открыл глаза — Юрий сидел рядом. Остальные мелькали дальше. Так и не ушли.

Облизал в пылу боя разбитые губы:

— Там Яромир ранен…

— Им уже занялись его люди, — посмотрел куда-то в сторону Юрий.

— А Степан?

— В лёгкую. Тэра его поднимут.

— А я…?

Зубров пожал плечами:

— А ты сейчас уже встанешь и побежишь к Стратим — остужать её буйную голову.

— Юр!

— Тебя ещё в полёте Сирин начала врачевать. Ещё минута-две и останутся только царапины на теле.

Медведев пошевелил руками и с удивлением почувствовал, что действительно ощущения тела изменились. Не осталось и следа от слабости умирания и яростной боли. Только горечь и усталость заполняли через край. Да тоска несмываемая. И ещё… Что-то остро засело в сердце. Так, словно второй раз оказался свидетелем смерти брата, и не сумел ему помочь ничем. Вроде и не остра, как тогда, но осязаема. Вспомнишь — ужалит, переключишь внимание — вроде и не бьёт. Михаил хмуро оглядел тяжёлую хвою синего леса и тронул грудь над теснившимся сердцем.

— Это называется «след», — посмотрев исподлобья, сказал Юрий. — Чудовищная тоска, да? Это нормально при вмешательстве в твою судьбу и жизнь чужих энергетик.

— Ты поэтому отказывался от помощи?

— Испытать ещё раз потерю охраняемого? Благодарю покорно, — усмехнулся Юрий. — Второго раза у меня не будет!

— Понимаю. — Михаил хмуро оглядел себя. Раны уже затянулись, оставив на коже только красные царапины, но подранная окровавленная куртка указывала на то, что жизнь его была ещё недавно под вопросом. Бордово-зелёные лоскуты «комка» уже смёрзлись, став похожи на пластик. — Забавно. Я жив, а куртка убита… Судьба, что говориться…

— Только то, что может брать и давать, можно заживить. То, что не умеет ни брать, ни давать — мертво по своей сути.

Михаил обернулся на голос. Маугли склонил голову:

— Жизни вам, Пресветлый! — и протянул только что снятый свитер.

Медведев сунулся одеться, и почувствовал, что левая рука до сих пор мёртво сжимает рукоять боевого ножа. Острый слом сверкнул на солнце белым краем.

— Чёрт! — Михаил сглотнул и посмотрел на Зуброва. — Хрен с ней с курткой, но нож… Твой нож, Юрка. Который ты подарил тогда, помнишь? Ещё в учебке. Вот, веришь-нет, на пустом месте! Просто из рук упал и на камне раскололся. Ну не бывает же так! Он же гвозди строгал! Кость рубить можно было! Надёжный, сотни раз проверенный, старый друг и товарищ, каких сыскать! И вот так глупо и непутёво, а! Ну, не бывает же!

Юрий внезапно посерел, глянув на осколок. Дёрнулся, словно что-то особое увидел для себя в сломанном клинке. Поднял глаза и вымучено улыбнулся:

— Видимо, бывает…

— А! — Михаил расстроено махнул рукой и сунул огрызок в ножны. Закрепил ремень. — Может, удастся восстановить дома.

Натягивая свитер, огляделся. Над Яромиром и Степаном без суеты и излишних движений колдовали тэра. Лица сосредоточены, но чувства надвигающейся потери на них нет — добрый знак. Посмотрел в другую сторону — на краю леса, как над обрывом, прямая, будто вытянувшаяся в небо, стояла Королева. Её взгляд не отрывался от далёкого гнезда.

— Пойду, — кашлянул Михаил, — остужать гнев государыни-барыни.

Подходя, невольно вглядывался в смолистые волосы. После недолгого самоанализа, он мог себе признаться в том, что ненависть к магическим змеям — не более чем отражение общего трепета, вызываемого Стратим. Быть рядом с ней не хотелось, не моглось, но было нужно и это заставляло ломать себя. Редкие падающие снежинки не задерживались на струящихся прядях. Разговор предстоял тяжёлый.

Подошёл, встал рядом, так же холодно и сурово оглядывая далёкие укрепления. Снизу гнездо казалось одной монолитной каменной стеной, протянувшейся от горизонта до горизонта. Лишь над центром виднелся купол дворца, крытый полированным камнем и потому сияющий под зимним солнцем холодным отблеском.

Королева молчала. И он молчал.

Стервы за спиной давно уже выстроились в походный порядок, готовясь к последнему рывку. Люди перетаптывались в ожидании приказа.

— Командуй движение. Ещё несколько минут ожидания и вся подготовка коту под хвост! — не выдержал Медведев.

Королева медленно обернулась на голос.

— Нам быть вместе… Нельзя оставлять в молчании ошибки.

Чтоб не сорваться, Михаил прикусил губу. Чертыхнулся, задев рану.

«Договор! Договор, мать твою! Красный Цветок требует ухода! Если его не кормить — оно умрёт!» Вздохнул — выдохнул.

— Послушай, сейчас есть вещи важнее. А разбором отношений можно заняться и попозже.

Стратим подняла глаза:

— Нет ничего важнее, чем взаимопроникновение Отца и Матери. Не будет ровного соединения — и не будет рождения судеб, не будет времени и границ, ничего не будет. Два пламени могут пылать одним костром, но могут и погасить друг друга.

— Девонька, в гнезде наверняка уже переполох идёт из-за невернувшегося патруля! Сейчас поднимут все ближайшие группы и подтянут силы. Войти тогда будет невозможно! И тогда реально ничего не будет! Нам итак тяжело, так давай не будем всё усложнять.

— Усложнять? Понять источник поступи того, с кем срастаешься, значит, упростить взаимность до идеального чувства.

— Стоп! — Михаил потряс головой, — либо лыжи, либо я… Девонька, давай так. Что для тебя важнее: попасть в гнездо или «ровно срастись»?