Дарёна Хэйл - Девочка с самокатом [litres]

– Уходи, – говорит Калани сквозь зубы. – Убегай немедленно. Садись на мотоцикл и уезжай. Что угодно.

– Калани? – снова спрашивает она, забывая все остальные слова. Эмбер слышит в своём голове откровенную панику, но, пожалуй, у неё нет времени раздумывать над тем, как она выглядит или звучит со стороны, у неё есть время только на то, чтобы сделать выпад направо, в очередной раз отмахнувшись несчастной доской, и попытаться заглянуть Калани в глаза.

Вот только он выставляет руки вперёд – обрывки рукавов взлетают и опускаются, словно блестящие чёрные крылья, – и качает головой.

– Уходи, – почти рычит он. – Эмбер.

Это приказ и просьба одновременно, а ещё – боль, и сожаление, и «послушайся меня, я прошу» и «не спрашивай, только не спрашивай», но для последнего всё равно уже поздно: чёрные лоскуты соскальзывают с его окровавленной руки, и Эмбер видит ровный полумесяц укуса.

– Нет, – пытается она сказать, но не выходит ни звука.

– Да, – отвечает Калани одними губами.

Эмбер трясёт головой.

Её самокат в руках Калани – согнутый, сломанный, искорёженный, и Эмбер ощущает себя примерно такой же. У неё нет времени переживать за железного друга, потому что живой друг, друг из плоти и крови стоит сейчас рядом с ней и вместе с тем становится всё дальше и дальше с каждой секундой.

Она этого не хотела. Она к этому не готова.

Она этого просто не переживёт.

Калани скалится, разворачиваясь к зомби, и перехватывает самокат обеими руками. Удерживая его перед собой, словно щит, он нападает на них, заставляя чуть отступить, остервенело пинает их по ногам, рычит, как будто они – посреди волчьей стаи и так он заявляет права вожака.

Будь они волками, находись они посреди волчьей стаи, кто знает, может быть, у них и остался бы шанс.

По крайней мере, Калани ни в кого бы не превратился, если бы его покусали.

Нет, его бы даже не покусали. Гнилые зубы живых мертвецов не пробились бы сквозь толстую шерсть. Волк дал бы отпор. Волк легко убежал бы. Волк убежал бы бесшумно. Или, окажись рядом с ним его стая, они превратили бы бегство в охоту – и им не пришлось бы бояться.

Волки, волки… Эмбер не отказалась бы превратиться в одного – потому что сейчас больше всего на свете ей хочется выть. Вместо этого она стоит, стискивая зубы, и понятия не имеет, что делать.

– Уходи, – повторяет Калани, даже не оборачиваясь.

«Я тебя не оставлю», – думает Эмбер. Она берётся за доску двумя руками, точно так же, как он, и точно так же шагает вперёд, готовая отталкивать мертвецов, пока у неё останется хоть крошечная капля хоть каких-нибудь сил. Наплевать, что будет завтра, наплевать, что никакого «завтра» не будет, только бы никуда не уходить, никого не бросать, не жить дальше с тем, с чем невозможно жить дальше.

«Семья», – говорил когда-то Калани. Там, на островах, семья – это самое главное.

– Я тебя не брошу, – говорит Эмбер сейчас. И пусть она родилась не на островах, пусть её собственная семья никогда не была для неё в полном смысле этого слова семьёй, но те, кого она приобрела за последнее время, – именно они важнее всего.

Самое ужасное заключается в том, что вместе с тем какая-то часть неё понимает: Калани прав. Это осознание не взрывается ослепительными вспышками внутри головы и не заставляет руки дрожать, а ноги сами по себе пятиться, убегая. Нет. Оно не пытается заслонить всё на свете огромными буквами «УБЕГАЙ», оно просто сворачивается тяжёлым камнем где-то в желудке – и Эмбер снова начинает тошнить.

Она не против бежать. Она всегда любила бегать. Сейчас, на адреналине, ей кажется, что она убежала бы от чего угодно и от кого угодно – от живых мертвецов, от соперников по финалу, от себя самой. От кого угодно, но не от Калани.

Потому что Калани – это Калани.

Калани означает «небо», пусть он совсем не похож ни на далёкую линию горизонта, ни на кудрявые белые облака, ни на первые лучи рассветного солнца, прокладывающие себе путь среди туч… Он не похож на резкие, угловатые молнии и не похож на холодные, хоть и яркие звёзды. И на ночную темноту совсем не похож, и на притаившуюся высоко в небе луну, и ни на что на свете. Калани – это просто Калани.

У него золотые руки, и сердце – такое же золотое.

Он рассказывал ей легенды, когда эти легенды были единственным, что она могла и хотела услышать. На островах, откуда он родом, их было превеликое множество, как будто целый мир состоял исключительно из легенд, был полностью соткан из удивительных слов… На островах верили, что сила огня лежала в основе мироздания, что мир был создан из огня и их острова были созданы из огня, что капельки лавы (на родине Калани столько вулканов, что можно сбиться со счёта) – это слёзы богини огня, но вместе с тем огонь – созидание. У огня, как и у всего на свете, есть и оборотная сторона, и за эту сторону отвечает богиня молнии, которая несёт в себе разрушение.

«Разрушение и созидание, – говорил ей Калани, – то, из чего состоит мир».

Эмбер кажется, что в её мире нет созидания, одно разрушение. Её мир рушится на куски здесь и сейчас, с каждой новой секундой, приближающей неизбежное. Но она не будет об этом думать, не будет, не будет…

«В кратере вулкана, – говорил Калани, – был рождён огненный человек, и этот человек был совершенством».

«В этом есть определённая логика, – перебивала его Дженни, – потому что всё самое лучшее появляется на свет из страданий и боли».

По этой логике мир, утонувший в Апокалипсисе и живых мертвецах, должен стать если и закатом цивилизации, то только таким, после которого обязательно наступит рассвет – в тысячу раз лучше, чем все предыдущие.

По этой логике сегодняшняя ночь, вымазанная чернильной темнотой и маслянистой кровью на плече Калани, должна превратиться в самое яркое, самое чистое, самое невыносимо светлое утро – в тысячу раз лучше, чем все предыдущие.

Но этого не произойдёт.

«Всё будет хорошо», – говорил ей Калани.

Хорошо не будет, теперь Эмбер знает.

Она рычит – едва ли не громче, чем окружающие её мертвецы, и бьёт наотмашь, и пинается изо всех сил, и изо всех сил же старается не думать о том, что с каждым ударом сердца они оба оказываются всё ближе к той черте, за которой возвращение невозможно.

Лучше бы укусили её.

Она бы нашла способ заставить Калани бросить её и уехать. Обманом затащила бы его обратно на мотоцикл, даже нажала бы нужные рычаги, если нужно, и плевать, что она понятия не имеет, как именно это следует делать. Она пошла бы на всё, что угодно, лишь бы он сумел оставить её за спиной.

Эмбер замирает, и доска едва не выпадает из её враз онемевших пальцев.

Она сделала бы всё, что угодно, лишь бы Калани продолжил свой путь без неё, а ведь Калани куда благородней её. Каково ему знать, что она сейчас умрёт вместе с ним и, возможно, именно он будет тем, чей укус превратит её в зомби? За считанный миг Эмбер успевает задать себе этот вопрос около миллиарда раз, но так ни разу и не находит ответа.