Евгений Южин - Угол

– А, понятно – консервы!

– Чего? – не понял меня Сам.

– Не бери в голову. Как вы их называете – горшки эти?

В ответ тот назвал слово, которое я мог бы перевести как свежачки или что-то подобное.

Сам отставил свой стакан и повернулся ко мне:

– Илия, у меня просьба. Пожалуйста, не иди на поводу у Аны. Я знаю, что она собирается вылетать чуть ли не сегодня. Полагаю, что это неразумно, но мне с ней очень тяжело спорить сейчас – ты понимаешь?

Я кивнул:

– Не волнуйся, Сам. Я не самоубийца. Самолет тоже требует осмотра и ремонта. Я постараюсь затянуть его, насколько возможно, потому что думаю, что на этот самый Угол нам было бы желательно прибыть одновременно. Если это невозможно, то надо постараться максимально сократить разрыв между нами и вами. Даже если все пойдет так, как видится Ане, лететь с младенцем на руках обратно я бы не рискнул. Пойми, у меня уже был ребенок – точнее, есть. – Я едва не вздрогнул, показалось, что прежний Илья изо всех сил попытался вырваться наружу, я внутренне сжался и продолжил: – Я помню, сколько возни вокруг него и как много заботы он требует, особенно в первое время. Не могу даже представить, как это будет выглядеть на борту самолета – шторм внутри, а не снаружи, и без возможности приземлиться и сбежать.

Подхватив свой стакан, я сделал большой глоток. Неожиданное появление призрака моей земной семьи, призрака меня самого, напугало. Настроение испортилось, и что-то заныло глубоко под сердцем. В тот момент, когда он едва не вырвался, Сам и Ана показались мне совершенно чужими, странными незнакомцами, а я почувствовал, насколько нелепо сам выгляжу, решая проблемы чужих инопланетян, как свои собственные. Нахлынувшие чувства быстро прошли, но, как говорится, осадок остался. Что-то внутри меня, по-видимому, все еще сопротивлялось новой реальности, воспринимая ее как фантастический сон.

Затея с маяками удалась. Перстень, унесенный посыльным на борт яхты, все еще можно было разглядеть через камушек в имении. Правда, искорка в глубине камня была настолько тусклой, что приходилось зажимать его в кулаке, чтобы что-то увидеть. Была, правда, еще одна проблема. Несложно разглядеть искру, зная, где примерно она находится, но найти ее, зная лишь, что она в зоне досягаемости, – было еще тем мероприятием. Приходилось долго вертеться, буквально сканируя пространство вокруг, для того чтобы обрадованно вскрикнуть, заметив быстрый росчерк в глубине камня.

Постепенно подготовка подходила к концу. Ана проявила неожиданное благоразумие и стоически терпела, как ей казалось, бесполезную трату времени, пока Сам готовил экипаж и яхту. Через два дня они ушли прямо в ночь, не дожидаясь рассвета. Искра в камне быстро угасла, и стало ясно, что найти с ее помощью судно в океане будет совершенно нереально. Мы проводили огоньки, растаявшие во тьме ночи, и отправились спать. Терпеть дальше становилось невыносимым не только для скелле, но и для меня. Когда ты уже знаешь, что делать, то ожидание подходящего момента для начала превращается в настоящую пытку. Три дня до вылета, несмотря на постоянную возню с самолетом, показались вечностью, и я старался избегать скелле, как только это было возможно, так как видеть ее и осознавать, что, по сути, ты ничего не делаешь, было невыносимо. Кажется, она испытывала схожие чувства – так или иначе, мы за эти дни встречались всего несколько раз.

Меня разбудили затемно. Быстро позавтракав, я встретил Ану уже во дворе рядом с самолетом – похоже, она по своему обыкновению ходила сбрасывать напряжение, как это принято у скелле. Мне так и не сказали, где находится та беседка, о которой упоминал Сам, несмотря на все мои попытки, а пользоваться трубой для слежки за девушкой я не мог – это нарушало какие-то мои внутренние запреты.

Двор был освещен, на галереях мелькали огоньки, но к самолету никто не приближался. Все было заранее приготовлено, и нам оставалось лишь забраться на свои сиденья, кстати, перешитые за время стоянки, закрыть двери летающей машины и стартовать, оставляя внизу крохотные искорки людей, вышедших проводить нас.

Загудела под ветром обшивка самолета, я набрал полторы тысячи метров, если верить альтиметру планшета, и направил нос по заранее отмерянному азимуту – почти на запад, юго-запад. Гудящий от ветра самолет повис в абсолютной темноте – светлеющий восток остался за кормой, а звездное небо было прикрыто облачностью. Ана, посидев скучающе в темноте, зазевала и, в конце концов, отправилась назад – досыпать. Я от нечего делать стал экспериментировать с высотой полета, плавно увеличивая последнюю. На высоте около двух километров я едва не вскрикнул от испуга – машина вошла в неплотную облачность, и неожиданный всполох несущейся за окном водяной пыли испугал меня. Показалось, что я вот-вот собираюсь врезаться во что-то огромное. К счастью, все произошло настолько быстро, что я ничего не успел сделать, и самолет спокойно продолжил свой полет. Немного привыкнув к пугающим быстрым теням за окном, я продолжил подъем и на трех тысячах окончательно вышел из облаков. Занимающаяся далекая заря на востоке еще была слишком слабой, но уже подсвечивала бесконечную облачную степь, плывущую ниже, – едва различимые клубы, более светлые, чем небо над нами. Стало заметно прохладней, я наклонился и сдвинул коромысло примитивного охладителя, верой и правдой служившего все это время.

Феерическую картину полета над подсвеченными утренней зарей облаками Ана пропустила. Девушка, добившись желаемого движения к цели, расслабилась и сладко спала, может быть, впервые за долгое время. Я намеренно не будил ее, давая редкую возможность насладиться покоем.

Солнце вовсю царствовало над океаном, когда заспанная скелле протиснулась ко мне.

– Я что, проспала?

– Ага.

Ана немного посидела, рассматривая однообразную картину, и отправилась тестировать усовершенствование, установленное мною за время вынужденного ожидания. Надо сказать, усовершенствование, без которого полет через океан превратился бы в настоящее испытание. Корпус машины сужался и слегка поднимался к хвостовой балке сзади. Я проделал отверстие в этом месте на полу и установил что-то вроде сиденья с герметичной крышкой над ним – импровизированный инопланетный унитаз. Из-за этого машина приобрела как бы законченный, живой облик – впереди открытой пастью топорщился воздухозаборник, над ним торчало длинным носом коромысло климатической системы, а позади, как и положено полноценному живому существу, зияло отверстие сфинктера.

Скелле нырнула назад в кабину, послышался шум занавески, затем резкий шум воздуха, вырывавшегося из кабины, – за кормой самолета образовывалась при движении зона пониженного давления. Опять шум и свист, какая-то возня, свистнуло еще пару раз. Ана вернулась.