Василий Биратко - Возрождение, или Граната в руках обезьяны [СИ]

На краю деревни заканчивалось последнее строительство: кузница и гончарня.

— Хорошо-то как. Такую деревню отгрохали, загляденье, — вздохнул полной грудью дед.

— Твоя правда. Отгрохотали быстро, но и разгромили всю округу, на долгие годы щемить мое сердце будет, — заохал Светлич.

— Природа восстановит быстро, всю прежнюю цивилизацию стерла с лица земли, ни следа не оставив.

— То-то и оно, стерла, никого не пощадив, чтоб впредь умнее стали, а мы снова на те же грабли наступаем. Э-хе-хе, — проворчал мудрец и ушел.

. .

Весна красна, все вокруг щебетало и пело, лягушка на лягушке ездили везде, как говорят в народе: весной щепка на щепку лезет. Мы с Эврикой не разлучались ни на миг, вдвоем лепили, ковали, читали книгу. Помогали друг другу, часто соприкасались, но что-то случилось, куда подевались «мурашки», возникшие в тот зимний вечер? Наверное, замерзли. Она стала мне сестрой, дед заметил изменение в наших отношениях, стал называть двойняшками. Шутил: «Когда это успел твой батька гульнуть на стороне? Вона какую внучку затихарил».

Забот прибавилось, в дома настилали полы и подшивали потолки. Требовалось много досок, печки лепить, снова доски. Вследствии требовались гвозди, металл остался в крупных болванках. В новой печи, в глиняной чаше дед сумел расплавить железо и залить в разнообразные формы. Но беда не ходит одна, закончился уголь. Идти за углем без Спаса не решались, много не принесешь, и на месяц растянется поход. Ждали северный отряд. Эврика с тремя местными девчонками не вылезала из гончарни, лепили все, от посуды до труб дымохода (моя идея!). Хлопцы гурьбой носили кто что — хворост, глину, воду, — главное задержаться подольше возле девок. Смех не умолкал дотемна. Светлич предложил пристроить комнату для ткачих и комнату столяров. Пусть молодежь вместе собирается, дружнее и веселее жить. Поздно вечером дома мы обучали малолеток грамоте, у взрослых совсем другое на уме.

С первыми грибами пришло известие от северного племени, точнее, оно само пришло. Известия, как всегда, два, грустное и радостное.

Зимой вернулся брат саблезубого тигра с тигрицей, домашний родственник свое село в обиду не дал, так они отыгрались на соседнем. Вырезали всех, семь человек избежали участи, гостевав в селе Старомира. До самой весны дикие тигры бродили по околице, самец, с детства находясь с человеком, перенял все его повадки. Он легко по шороху шагов отличал воина от мужчины, шедшего за хворостом, определял расстояние выстрела стрелы, не приближался без толку.

Домашний зверь, кормившись возле людей, вырос гораздо крупнее, исправно нес охрану села, разок помял братцу бока. С месяц не попадался на глаза охотникам. Худо пришлось и Спасу, отощал, находясь на территории села. Иногда они с тигром прогуливались в лес, тогда бока зубра раздувались, как бочка. Вся дичь, распуганная монстрами, покинула ближайший лес. Воинам приходилось дальше уходить от жилищ. Голодали все, с первыми оттепелями, когда снег спустился в ложбины, оголив холмы, Старомир объявил о походе на юг.

Обильные зимние снегопады образовали многочисленные завалы, приходилось останавливаться и разрубать стволы, повозка без дороги не пройдет. В ложбинах снега лежало по колено, бесконечные ручьи насыщали землю водой, которая превращалась в грязь. Медленно, километр за километром, обоз двигался к Большой реке. Спас тащил огромную повозку, нагруженную шкурами для шалашей и малыми детьми, все остальное пришлось везти на мелких повозках людям. Брали самое необходимое, не обременяя себя лишним весом. Спали в двух больших палатках, лежали плотно друг возле дружки, колья для каркаса рубили на месте.

«В тесноте да не в обиде», — говорил Старомир. На шестой день похода «дикая парочка» прекратила преследования, и народ вздохнул с облегчением. После переправы на наш берег ушел и защитник села — домашний Тигр. Всю ночь он выл, оставшись на том берегу, с нашего, вторя ему, мычал Спас, будто советовались, как поступить. Наутро, стоя на противоположных берегах, дружно издали боевой рык, разошлись в разных направлениях, Спас вернулся к нам, Тигр ушел на родину, зов предков манил к себе, да и летний климат ему пошел бы не на пользу.

— Здорово, Архимед! — расставив руки, кинулся на меня Донжуан. — Возмужал-то как, не узнать! Настоящий воин!

— И я рад тебя видеть! Донжуанчик, как я соскучился по тебе.

Мы схватились в крепких объятьях.

— Как так соскучился, а Эврика? Небось, скоро архимедики побегут.

— Да ну тебя, опять за свое, — рассмеялся я.

— Вижу, цивилизация наступает полным ходом. Задержись на годик, так и не застали бы никого.

— Куда мы денемся? Тока из-под земли вышли.

— Во-во, вышли на божий свет, расправили крылья, как бабочки или жуки навозные, и к звездам.

— Это все мечты, детские выдумки, как можно лететь так далеко и не умереть от старости? Лететь в такую даль, что солнце становится точкой.

— Не хандри, я знаю точно, полетишь. Ха-ха.

— Во обалдуй, пошли лучше, покажу новую кузницу и гончарню, где работает Эврика, — обнял его за плечи.

Оказалось, я немного перерос товарища.

По дороге Донжуан резко остановился.

— Я почему-то уверен, что полетишь, — серьезно произнес он. — Видели твою Софью.

— Кого? Где? Тьфу ты, опять шутишь.

— На берегу широкой реки, где ты и говорил, на повороте.

— Великан и сейчас там стоит?

— Не великан, а великанша, — поправил Донжуан. — Вся в белом платье, переливаясь в лунном свете. Тока, видно, не одна она, кажись, две головы. К утру исчезает, ночью вновь появляется. Два дня ночевали, первый на своем берегу, пока готовили переправу, я сбегал туда, страшно — жуть, но ничего не нашел, второй день на нашем, тьфу, на вашем. Запутался вконец.

— Ладно, попожжа разберешься, дальше что?

— Что-что, ничего, две ночи появлялась.

— Надо деду рассказать, может, отпустит.

— Э-э, да ты еще за деда прячешься, вояка. Во передохнем, отъедимся на ваших харчах, возьмем Спаса и съездим к моему народу. Знаешь, я, кажется, женился.

— Конечно, да, хорошо, — я не знал, как ответить после его издевки про деда, хотя радость переполняла всю душу.

— Да че ты, в самом деле, сжался? Хочешь прыгать — прыгай. Успеешь, повзрослеешь и душой, не только телом, дай срок, не торопись с этим. Думаешь, раз назвали воином, значит, приговор баловству и детству? Как бы не так. Я и сейчас не против побеситься, — уловил мою растерянность Донжуан.

Я обнял Донжуана и прошептал на ухо «спасибо». На пороге гончарни Донжуан застыл, как изваяние.

— Вот это да!

— Это Эврика сама сделала, всю посуду, что видишь, — с гордостью объявил я.

— Не-е, не то говоришь! Посмотри, какая дева, писаной красы!

С этими словами он подошел к Эврике, взял за руку и, преклонив колено, поцеловал ее. Затем выпрямился и, не отпуская руки, повернул деву, как волчок. Она не противилась, словно под гипнозом.