Захар Петров - Муос. Падение [litres]

– Я не могу понять, к чему ты ведешь, но пока что ты сообщаешь только банальности. Никто и не сомневался, что у людей есть свобода выбора, а у секачей – нет.

– Итак, ты согласна, что человек наделен свободой, почти абсолютной свободой поступать так или иначе, идти направо или налево, стать диггером или следователем, творить добро или зло?

– Я согласна, и что дальше?

– Так неужели ты считаешь последовательным с точки зрения Создателя лишать людей этой свободы? Неужели ты считаешь, что Создателю в этом мире нужны заведенные чертики, которые творят только добрые дела лишь потому, что так в них заложено изначально? Чем же тогда человек отличался бы от секача, кирпича в кладке этой стены или же от ленточника? Да, дарованная свобода позволяет людям стать извращенцами и рабами опия, убийцами и диктаторами, эгоистами и просто ничего собой не представляющими пассивными полурастениями. Но эта же свобода может сделать их Человеками с большой буквы, такими как Присланный, Дехтер, Светлана. Причем не обязательно яркими героями, как те, о ком до сих пор жива память. Будь уверена, что среди вялой массы зацикленных на себе эгоистичных двуногих в Муосе осталось еще немало ничем не примечательных обычных людей, которые каждое утро встают на битву со своими грехами и на борьбу со вселенским злом. Об их делах не будут слагать песни и легенды, потому что они не так ярки и масштабны. Но у Истины свои критерии оценки значимости добра и зла, которые совсем не должны совпадать с нашими примитивными человеческими подходами. И именно эти свободные поступки имеют абсолютную ценность для Вечности. Ты говоришь: «четкое и логичное учение», «система правил»? Осталось только предложить расценки за каждый вид добрых и злых поступков, чтобы можно было провести подсчет в муонях по окончании жизни и решить, достаточно ли заработал человек, чтобы идти в жизнь вечную. С точки зрения верующего человека то, что ты говоришь, – пошлость; еще большая пошлость, чем установить такие жесткие правила между мужем и женой, между родителями и детьми, полностью подменив этим любовь, что, впрочем, делается повсеместно. Ты понимаешь, о чем я?

– Я не знаю, но я буду думать…

Вера забрала от диггеров Саху и Паху. Специально для них она принесла одежду – обычные рабочие комбинезоны, старые и заношенные, которые не бросались в глаза. Братья без особого сожаления сняли с себя диггерские юбки, став похожими на двух крепеньких фермеров. Сама Вера в этот раз к диггерам пришла в таком же комбинезоне, правда, совсем новеньком. Поэтому втроем они, каждый с заплечным вещмешком, были похожи на какую-то рабочую группу, в которой Вера выступала руководителем.

Братья, если и удивились решению своего командира идти назад пусть и коротким, но далеко не самым безопасным путем – через Автозаводскую линию, – виду не подали. А Вера в очередной раз не могла рационально объяснить принятое решение. Может быть, на нее повлияло общение с Зоей, оставившее больше вопросов, чем ответов. А может, ею двигало какое-то необъяснимое предчувствие, что возможности пройти этой дорогой потом уже не будет, замешанное на ностальгии о диггерских годах ее жизни и почти детских воспоминаниях о том, как похожим путем ее вел в Урочище следователь и как тогда ей все было ново и интересно. Но скорее всего, ей просто не хотелось идти по этой труднопроходимой путанице крутых лестниц и узких нор, чтобы не выдать близнецам того, насколько дурно она сейчас себя чувствует.

Они вышли в Автозаводской туннель между Могилевской и Партизанской. К станции пришлось идти чуть ли не по пояс в воде. Еще на подходе к поселению легкий сквозняк принес запах разложения, запах смерти. Светляки освещали туннель, их свет мерцал фиолетом в едва заметной ряби черной воды. Несколько неподвижных светлых пятен на воде указали причину гробовой тишины. Трупы сюда со станции вынесло слабое течение. Вот они – свидетельства наступившего Краха. Женщина и несколько детей. Побледневшая от длительного пребывания в воде и начавшегося разложения кожа была слишком смугла для обычного обитателя Муоса. Несмотря на выколотые у всех глаза, Вера узнала самый крупный труп – та самая мулатка, жена плешивого электрика с этой многострадальной станции, за которую она когда-то неудачно вступилась. А вот едва покачиваются на создаваемых приближением их тройки волнах дети мулатки, тоже с выколотыми глазами. Вере хватило мимолетного осмотра разорванных одежд, синюшностей на руках, царапин на других частях тела – свидетельств того, что они сопротивлялись, но нападавшие были непреклонны в желании их убить. По запекшейся крови в пустых глазницах Вера определила, что глаза им выкалывали, когда кровь еще текла по их жилам, то есть когда они были живы. Очевидно, жажда уничтожения тех, кто не похож на тебя, докатилась и до партизанских поселений. А вот и мелковатый труп лысого мужчины, правда, с оставшимися на месте водянистыми глазами, которые сейчас мрачно рассматривали какую-то точку на своде туннеля. Лысый тоже сильно избит. Что это значило: вступился он за свою нелюбимую жену или же был признан местными линчевателями засаленным близостью с чужачкой? Теперь это было уже не важно. Удивительно, почему их еще не сожрали плодящиеся в неимоверных количествах водные падальщики. Неужели даже они чувствовали яд человеческого безумства, исходящего из людских обиталищ, и боялись пока сюда подплывать?

Станция встретила их мраком и гробовой тишиной. Насосы здесь не работали, воду никто не откачивал, и свет здесь пару дней не горел. Запах человеческих жилищ еще не выветрился, но перебивался запахом разложения. Чтобы хоть немного обсохнуть, они выбрались на платформу и уже скоро набрели на кучу трупов. В основном, мужчины, и все с ранениями от арбалетных стрел – так подвергали смертной казни только партизаны. Значит, и здесь набиралась армия для будущих грандиозных битв, а всех отказавшихся воевать пускали в расход. Правда, эти, в отличие от мулатов, заслужили смерть без выкалывания глаз и сбрасывания в воду. Остальных жителей угнали с малоперспективной Партизанской, так ненавидимой ее бывшим администратором, ставшим предводителем нового партизанского восстания.

Братья быстро подскочили с пола, выхватили секачи и напряженно уставились во мрак за Вериной спиной. Только теперь сквозь не покидающий ее голову шум Вера услышала приближающийся шорох. Вскоре в отвоеванный у мрака круг от света их светляков вошел враг, против которого были бесполезны секачи и арбалеты. Сотни, а может, и тысячи крыс уверенным маршем двигались со стороны нор, когда-то давно проделанных в стенах корнями леса. Невидимая, но ощутимая безумная человеческая ярость, сделавшая эту станцию мертвой, не выветрилась до сих пор, отпугивая зверье. Теперь же трое живых людей словно разогнали мертвящий морок, повисший во мраке, и привлекли крыс. Против этих убийц была одна защита – бегство. Вера, Паха и Саха, не поворачиваясь спиной, отступали от них, а крысы, не замедляя темпа, уверенно шли на них, как будто считали, что их добыча все равно никуда не денется. Пока что людям удавалось сохранять дистанцию, но когда платформа кончится, им снова придется сойти в воду, и, несомненно, эти неплохие пловцы бросятся за ними в погоню, не оставляя пришельцам никаких шансов. Вера и парни миновали зловонную кучу трупов и осторожно отступали дальше. Но эта куча подействовала на крысиное полчище, словно магнит на стальные опилки. Уже через несколько секунд трупов не было видно под плотным кишащим покровом дерущихся, пищащих, чавкающих грызунов. Оставаться на станции не было смысла, и Вера, а за ней Паха и Саха снова спрыгнули в туннель.