Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Диноэл опустился в просторное черное кресло со сложным концентрическим орнаментом на спинке и вытянул ноги.

– Олбэни, не стану скрывать, я пришел потратить впустую примерно полчаса вашего и своего времени, поэтому постараюсь быть краток.

– С удовольствием предоставляю вам такую возможность… Однако, может быть, не совсем впустую?

– Нет, не будем строить иллюзий. За все время нашего знакомства мне еще ни разу не удалось вас ни в чем переубедить, так что я просто облегчу совесть – со всем сознанием бесполезности – и потом мирно отправлюсь пить глинтвейн уже у себя дома.

– Кажется, я догадываюсь, о чем пойдет речь… Но все равно – вы знаете, сэр Диноэл, вы постоянно именуете меня философом, но сам я считаю именно вас самым оригинальным философом в Лондоне и всегда готов слушать с огромным интересом… а вот, кстати, и глинтвейн, спасибо, Джозеф.

– Боюсь, что сейчас я утрачу в ваших глазах всякую оригинальность… но бог с ним. Олбэни, знаете, сколько у меня осталось друзей? Того, к кому можно прийти и просто высказать то, что на душе? Только вы и Скиф. Но Эрих весь ушел в науку, да так, что я даже не решаюсь к нему подступиться. Он и всегда оценивал этот мир в иных категориях, а теперь и вообще воспарил над нами, простыми смертными, да и то верно, сколько можно скакать по пещерам и лабиринтам… У меня полно всяких хороших знакомых, но говорить по-настоящему искренне я могу только с вами, Олбэни. Не буду петь дифирамбы вашим талантам, это отдельный разговор, но скажу, что из всех известных мне людей вы – самый честный и порядочный, самый, что называется, настоящий. Только с вами могу быть до конца откровенным. И это откровение – дань моего уважения к вам.

– Благодарю за теплые слова, я прямо-таки почувствовал себя Горацием, но согласитесь, такое вступление несколько настораживает. Пейте, ради бога, и скорее переходите к основной части, а то я начинаю волноваться.

– На мой взгляд, вы на пороге одной из самых больших ошибок в своей жизни. Олбэни, она вам не подходит.

– Так-так, – с неизменным дружелюбием кивнул Корнуолл.

– Бенни, выслушайте меня серьезно. Мэриэтт – девушка решительная, целеустремленная, характера непреклонного, даже в чем-то фанатичного. Вашу мягкость, вашу интеллигентность и терпимость она принимает за слабость, и уж точно собирается вас переделать… на свой манер. Боюсь, она даже не догадывается, на какой стальной каркас налетит – об него расшибали лоб дамы с куда более крепкими лбами, как мы оба с вами помним. Столкновение неизбежно, ни вы, ни она не из тех, кто уступает, посыплются искры, и бог ведает, куда это заведет. Взвесьте все еще раз… Олбэни, чему вы, собственно, улыбаетесь?

– Я улыбаюсь потому, что мне чрезвычайно приятно ваше беспокойство, ваши дружеские чувства… Но ответьте, сэр Диноэл, а такое понятие, как любовь, вы совсем не принимаете в расчет? Ах нет, постойте, вы уже процитировали «Гамлета» и теперь, наверное, сделаете это снова: «В ваши годы живут не бурями, а головой»?

– Бен, это вы сказали.

Герцог сокрушенно покивал.

– Друг мой, друг мой. Вы правы, уже никак не меньше десятка людей обращались ко мне с предостережениями в этом роде, в том числе, как вам известно, и Роберт. И неужели вы полагаете, что я не обдумывал дни и ночи эту ситуацию со всеми вероятными последствиями?

Корнуолл вдруг вернулся за стол и уселся, положив перед собой руки.

– Да, вы всегда учили, что в подобных рассуждениях любовь следует выносить за скобки. Безусловно, вы в чем-то правы, чувства – это материя, которая не поддается не только управлению, но даже и просто описанию… Как вам известно, я вовсе не собирался жениться, справедливо, как мне казалось, считая, что двух предыдущих браков было вполне достаточно. Но моя жизненная позиция претерпела значительные изменения… Впрочем, это отдельный и долгий разговор. После войны прошло уже больше двадцати лет, и что же? Кратко выражая суть дела, могу сказать, что я более чем разочарован итогами послевоенной коалиции.

– Странное дело, – заметил Дин. – Я уже от стольких людей слышал, что они разочарованы итогами войны, что уже не очень понимаю, а зачем мы вообще побеждали? Однако продолжайте, друг мой, я весь внимание – скажу лишь, опережая события, что не слишком удивлен – вы далеко не первый, кого к женитьбе подтолкнули политические соображения – вспомним Юлия Цезаря.

Олбэни усмехнулся:

– Диноэл, как мне не хватало вашей иронии… Мои надежды на грядущее мироустройство не оправдались, и я задумался не над итогами войны, а над итогами собственной жизни. Увы, они представились мне неутешительными. Вы знаете, мое имя, мое положение и должности никогда меня не радовали, в сущности, все эти годы я оставался посредственным администратором, так сказать, с литературным уклоном… Кажется, Ренар сказал, что можно всю жизнь просидеть на приставном стуле – боюсь, это обо мне… На государственном поприще Роберт, например, уже теперь в десять раз способнее меня… Но и об этом мне не хотелось бы сейчас говорить, это увело бы нас далеко в сторону. Как вы помните, я много раз высказывал стремление отойти от дел и посвятить остаток дней тому, над чем вы так мило подтрунивали с первого дня – книгам и философии. Но этого мало. Я вдруг понял, что наконец-то могу осуществить свою давнюю мечту. Диноэл, я всегда хотел иметь семью, большую семью, дом… Друг мой, поверьте, единственная роль, которая приносила мне какое-то удовлетворение, – это роль главы семьи, только в этом амплуа я чувствовал себя на своем месте и всегда сожалел, что судьба так мало предоставила мне возможности выступить в этом качестве…

– Да ради бога… – застонал было Диноэл, но герцог протестующе поднял руку:

– Знаю, вас смущает Мэриэтт. Пропускаем раздел чувств. Нет слов, мы с ней очень разные люди, но при этом отлично дополняем друг друга. Вы говорите, что у нее жесткий характер. Но мы оба понимаем, что у герцогини Корнуолльской и должна быть твердая рука, я как раз готов предоставить ей столько власти, сколько она пожелает, меня это вполне устраивает. Диноэл, несмотря на разницу в возрасте, о которой вы столь деликатно умалчиваете, мы с Мэриэтт хотим одного и того же. В наших с вами беседах мы избегали этих тем, мне известен ваш скептицизм, но я все-таки скажу – мы с Мэриэтт близкие по духу люди. Наши с ней взгляды на жизнь, несмотря на все то, что нас разделяет – годы, воспитание и все прочее, на удивление схожи… насколько это вообще возможно. А там, где присутствует расхождение, есть взаимное уважение и готовность к компромиссу. В ее, с нашей точки зрения, юные лета она достаточно много пережила, многое испытала и прочувствовала и теперь, как и я, желает спокойной гавани и возможности без помех заниматься любимым делом. Мы все обсудили с ней, она чрезвычайно разумный человек. Не вы ли объясняли мне, что если мужчина и женщина не в состоянии сесть за стол и, по крайней мере, назвать вслух свои проблемы, их союз обречен? Мы успешно проделали это, заключили своеобразный договор, так что спасибо за ваши дружеские опасения, но они совершенно напрасны.