Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

– Договор… – проворчал Дин. – А сто рыцарей свиты, следуя шекспировским аналогиям, вы для себя не оговорили? Кстати, на вашу тихую гавань претендует еще и Роберт.

Олбэни покачал головой.

– Роберта мало интересует Корнуолл – к моему величайшему сожалению. В нем и на мизинец нет нашего приморского патриотизма… В детстве я пересказывал ему все легенды, приводил на гору Святого Михаила, но, боюсь, он мало этим проникся, что-то я делал не так… Роберт – человек государственный, его величество уже сейчас советуется с ним по самым разным вопросам, он завсегдатай Хэмингтонского клуба – в отличие от меня. Его страсть – политика… В чем-то он прав, от Корнуолла скоро останется одно название, он перестанет быть, так сказать, административной единицей и вольется в северные графства – через полтора года закончится строительство Аквитанского тоннеля, и наши берега утратят всякое стратегическое значение – на радость графу Саутгемптону. Бедняга так стремится к власти, ему так не терпится увидеть свое имя на карте, что он тут недавно даже предлагал мне какие-то отступные… – Олбэни улыбнулся. – Боюсь, наша с ним беседа упрочила мою репутацию чудака… А Мэриэтт любит наш край, она часто заезжает туда.

– Ах, Бенни, – вздохнул Диноэл. – Вы заставляете меня вспомнить притчу о бревне, которое лежало на берегу и плевало на закон Архимеда ровно до тех пор, пока не очутилось в воде…

Герцог снова засмеялся:

– Благодарю за аналогию, она, во всяком случае, искренняя.

– Ладно, простите, сравнение действительно не слишком удачное, скажем по-другому. Вы напоминаете мне человека, который долгое время наблюдал за игрой с трибун, а потом вдруг вышел на поле и принялся растолковывать игрокам тонкости правил. Поверьте, такого человека ждут очень неприятные открытия – картина из зала сильно отличается от того, что реально происходит на сцене. Ваши предыдущие браки не в счет – один был просто вульгарным испытанием терпения, второй – слишком скоротечной формальностью, чтобы оставить хоть сколько-нибудь заметный след… Олбэни, я сказал с самого начала – я не так наивен, чтобы надеяться переубедить вас, но просто не хочу, чтобы вы задумались над моими словами лишь тогда, когда время примется расставлять все по своим местам и начнутся сюрпризы, которые не указаны в этом вашем договоре… Но все же давайте нарушим правила и сделаем уступку моему преступному любопытству – скажите все же хоть что-то о запретном, то есть о чувствах.

– О, я плохой лирик и позвольте мне остаться философом. Скажу лишь, что если в конечном итоге все решает женщина, то почему бы изначально не предоставить ей право выбора? Философия, не спорю, однобокая, но справедливая.

Тут Диноэл даже ахнул.

– Бог мой, Олбэни, так это с самого начала была ее инициатива? Вы собираетесь стать философом-отшельником при молодой и энергичной жене? Это безумие! Друг мой, вы не на краю пропасти, вы в ней уже одной ногой. Раньше бы я сказал вам: «Одумайтесь!» – а теперь скажу: «Бегите!»

– Диноэл, даже если вы и правы – что ж, я стану просто еще большим философом.

– Не сомневаюсь, но мне хочется уберечь вас от неприятностей. – Дин по привычке помял лицо. – Скажу так: Ричард сейчас проворачивает комбинацию, исход которой мне неясен. Вас впутают в дьявольскую игру, а вам в ней не место. У Глостера в руках шахматная доска, на ней интриганы-короли и убийцы-ферзи, и Глостер без колебаний жертвует фигурами. Может произойти все что угодно. Бен, послушайте меня, сдвиньте свои матримониальные планы хотя бы на полгода и уезжайте из Лондона. Я считаюсь хорошим пророком.

– Милый мой пророк, в том-то и заключается достоинство моей жизненной позиции, что я заранее готов к любым потрясениям. У Шекспира это сказано красивее, но смысл тот же.

Диноэл вышел на улицу, направился к набережной и сам не заметил, как в расстройстве чувств добежал до Воксхолл Бридж. Страшный ветер свистел между домами и вдоль реки, трепал волосы и раскачивал вывески, лодки по-прежнему отчаянно скакали у причалов. Диноэл оглянулся – башни Тауэра бешено неслись среди низких туч.

«Как мило с твоей стороны так заботиться о друге, – елейным голосом сказал «клинт». – Кажется, ты готов пожертвовать собой, лишь бы избавить его от несчастного брака. От одной жены ты его уже спас. Что ж, дорожка протоптана».

«Я бы тебя пристрелил, не будь ты пистолетом», – отозвался Дин.

«Клинт» в ответ лишь отвратно захихикал.

Дин полюбовался на уайтхолловский штемпель, переломил королевскую печать и бросил письмо на стол. Да, Ричард, похоже, решил взяться за дело, не откладывая. Освободившись, плотная веленевая бумага подняла края по линиям перегиба, словно самолет с вертикально сложенными крыльями на лифтовой палубе авианосного крейсера. Рано, рано, он не готов к этому разговору! («А ты чего ждал?» – ехидно осведомился «клинт».) В пасть ко льву с голыми руками и на голой импровизации. Диноэл развернул письмо. Да, конечно, – Хэмингтон, полночь.

К ночи погода начала меняться, с юга подступали тучи, луна пропала. Официальная карета Диноэла проскочила Сохо, пронеслась над Твидлом по Тауэр Бриджу и к положенному времени въехала во мрак Райвенгейтских скал. Западные ворота, лабиринт хэмингтонских внутренних дворов, и коляска остановилась у знакомого подъезда, потом редкие светильники над мраморными ступенями, бережно укрытыми ковровой дорожкой, прихваченной никелированными стержнями, отражающими скупые огоньки свечей, балюстрада, коридор, за ним второй, главный, и вот она, знаменитая анфилада. Диноэлу было велено ждать на диване в погруженной во мрак приемной, но двери в королевский кабинет были открыты, и ничто не мешало контактеру слышать, а отчасти и видеть, что происходит внутри.

Перед Ричардом сидел немолодой широкоплечий мужчина с квадратной бородой и необычайно густыми, сросшимися бровями.

– Уильям, ты меня очень огорчил, – шаблонным ледяным тоном выговаривал ему король. – Пойми, ведь это же представление, ты на сцене, на тебя смотрит публика. И ты едва все не провалил – и из-за чего? Подумать только, тупой нож! Уилл, как это вообще возможно?

– Простите, милорд, – виновато забубнил детина. – Сам не понимаю, что такое с этими ножами. Сталь подводит. Она, милорд, как я понимаю, закалена не до основания, а только до кромки, как его в масло макали. Вот лезвие и сработалось. Эти ножи, позвольте заметить, не то что заточки не держат, их и наточить-то невозможно, грань слетает.

Ричард задумчиво пощипал подбородок.

– Ты с обушком точишь?

– Никак нет, милорд, просто рукой. Я уж и угол менял, и все на свете – ничего не помогает…

– А камень какой?